В первой главе нашей книги мы рассказывали о бракосочетании, его религиозном, экономическом и юридическом аспектах. Мы намеренно не упоминали о любви. Во времена рыцарских романов, как и в любую другую эпоху, семейная жизнь и сердечные склонности — это две совершенно различные области, которые могут находиться между собой как в полной гармонии, так и в абсолютном разладе.

Говорить о любви в конце XII века — значит, вести речь о куртуазной любви, воспетой трубадурами, труверами и романистами, то есть о новой манере любить, в чем-то довольно современной. Действительно, литературные произведения представляют историку самую полную и самую пленительную картину эмоциональной жизни. Но насколько она верна на самом деле?

Литературный феномен

Выражение «куртуазная любовь» никогда не употреблялось средневековыми авторами; они предпочитали говорить «bonne amor, vraie amor» — прекрасная любовь, истинная любовь, и особенно «fine amor» — утонченная любовь. Термин «куртуазная любовь» является изобретением современной критики, причем довольно неудобным, поскольку включает в себя несколько различных понятий. В целом, можно сказать, что «куртуазная любовь» обозначает любовь, основанную на преклонении перед дамой; подобную любовь нам представляют поэты и романисты XII—XIII веков. Однако даже сама литературная проблема гораздо сложнее. Здесь необходимо принимать во внимание и социальное положение автора, и жанр, к которому он обращается; помнить о его таланте и намерениях; и, главное, уметь различить сквозь тонкую пелену символов и иносказаний живую, полную нюансов, изменчивую и трудно поддающуюся определению материю — любовь.

Ее древнее происхождение практически неизвестно. Однако можно с уверенностью утверждать, что первые появления в литературе «куртуазной любви» в самом начале XII века явились своего рода реакцией на религиозную мораль и обусловлены желанием изменить нравы и, возможно, саму область чувств. Действительно, для церкви любовь являлась «опасным» чувством: как причина супружеских измен, она посягала на таинство брака и ставила под угрозу спасение душ, даже между супругами ей полагалось сохранять умеренность и стыдливость. Вместе со святым Бернаром церковь XII века опиралась на цитату из святого Иеронима: «К чужой жене всякая любовь постыдна; к своей она должна быть умеренна; тот изменяет, кто слишком горячо любит свою супругу» 1.

Первыми против этого учения выступили именно лангедокские поэты. Любовь для них не безумие, но мудрость. Она не обесценивала личность, а наоборот, укрепляла способности ума и сердца. С 1100 по 1280 год шесть поколений трубадуров утверждали, что любовь есть живительное начало, источник всяческих добродетелей, она делает человека великодушным и утонченным, покоряющим и покорным, радостным и чистосердечным одновременно. «Fin'amors» трубадуров не была только платонической, поэтому она требовала подчинения желаний строгой дисциплине. Влюбленный, полностью покоряясь даме, должен в течение длительного времени служить ей, не будучи при этом уверен в вознаграждении. Все свои силы ему следует посвятить тому, чтобы жить этой неопределенностью, совершенствуя свои моральные качества в соответствии с предписанным ему воздержанием и борясь со встречающимися препятствиями. Подобная этика покоилась на преклонении перед достоинствами дамы, неизменно всегда самой прекрасной и самой благородной. У некоторых поэтов она оказывается возведенной на абсолютную высоту: воздыхатель, находясь в состоянии, близком к религиозному созерцанию, влюблен в это собственное состояние влюбленности, или, в крайнем случае, он желает только желания. У других авторов влюбленный теряет всякую волю и индивидуальность, он не более чем ребенок, с которым любимая женщина делает все, что захочет: «Ради нее я готов быть лживым и искренним, полным верности и готовым к изменам, грубым и любезным, трудолюбивым и праздным, ведь именно ей дана власть унижать и возвышать меня» 2.

У романистов Северной Франции куртуазная любовь имеет менее возвышенную форму. Плотское наслаждение, хотя и не являлось главным, тем не менее занимало у них значительно большее место. Неуловимое сладострастие лирических поэтов превращается у них в настоящую чувственность. К тому же знание психологии становится подробнее и глубже, а персонажи — в частности женские образы — приобретают более отчетливые черты. Если трубадуры смогли заново изобрести любовь, то северные авторы всемерно способствовали возвышению женщины в литературе.

Однако любовь в рыцарских романах еще очень похожа на ту, что воспевали провансальские поэты. В ней также видели источник радости, доблести и добродетелей. Хотя иногда она и основывалась на супружеской верности (как в «Эреке» или «Ивейне» Кретьена де Труа), любовь чаще всего связывалась с понятием измены. То, чем владели, любили редко, поэтому супружеским узам противопоставляли пылкое преклонение влюбленного перед дамой. В более поздних произведениях часто встречается сравнение Ланселота, совершенного любовника, остающегося верным Геньевре даже когда ему угрожает бесчестие, и его антипода Говена, галантного кавалера, ветреного соблазнителя, неизменно пускавшегося в многочисленные любовные авантюры. Наконец, любовь, как у провансальских поэтов, так и у авторов рыцарских романов, развивается только в том случае, если сталкивается с различными трудностями: замужество дамы и ревность мужа, разница в социальном положении (воздыхатель всегда находится ниже дамы на социальной лестнице), дальние расстояния, злословие ненавистников, непонимание друзей.

Однако в литературе популярность этой манеры любить продержалась недолго. Еще в первой половине XIII века она начинает выходить из моды. Романы приобретают более реалистические черты в угоду вкусам новой читательской аудитории, более «мещанской», которая, видимо, дороже ценила домашние качества законной супруги, нежели невыразимые чары капризной и недоступной любовницы.

Физическое влечение и критерии красоты       В начало документа

Если дама, перед которой преклонялись трубадуры, чаще существо эфемерное, идеальное, возвышенное, то героиня северных романистов — это всегда создание из плоти и крови. По крайней мере, рыцарь очаровывается не только ее моральным совершенством, но и плотской красотой. Любовь рождается на основе физического влечения. Сам Говен, солнце всего рыцарства, частенько предпочитал хорошенькое личико красоте души. Впрочем, во второй половине XII века большинство авторов и, вероятно, читателей были искренне убеждены в том, что красивое равносильно хорошему. Прекрасная наружность лишь отражает глубокие внутренние красоты. И только в 1220—1230 годах это совершенно платоническое представление исчезает из куртуазных романов. Взамен появляется так называемая тема «дьявольской красоты». Теперь привлекательность считается неразрывно связанной с пороком лицемерия. Так, «Ланселот в прозе» повествует о том, как блестящие рыцари ведут себя низко и коварно, а слишком хорошенькие девушки оказываются «дьявольскими девами», что на пятьдесят лет раньше было совершенно немыслимо. Возможно, это изменение связано с антифеминистическим движением монахов и развитием культа Богоматери. Идеальная женщина вновь становится таинственной и менее реальной. Кроме того, умильная снисходительность романистов к неверной жене под влиянием богословского учения о браке сменяется воспеванием строгой добродетели.

Однако мы заглянули далеко вперед, в конец XIII века. Вернемся же к нашей эпохе, когда красота еще равнялась доброте, что, впрочем, приносит историку некоторое разочарование. Действительно, авторы описывают красоту своих персонажей довольно условно. Это связано с тем, что читатели вовсе не стремились представить точный физический облик рыцарей и дам. Чтобы вызвать симпатию, достаточно обладать красотой, а для этого нужно лишь соответствовать модным стереотипам. У куртуазных героинь всегда светлые волосы и кожа, удлиненный овал лица, маленький рот, голубые глаза и красиво очерченные брови. Мария Французская в лэ 3 о Ланвале так представляет самую красивую на всей земле девушку: «Она хорошо сложена, у нее узкие бедра и шея белее снега. У нее серо-голубые глаза, светлая кожа, приятный рот и правильный нос. У нее темные брови, чистый лоб и светлые волнистые волосы. При свете дня они переливаются подобно золотым нитям» 4.

Такие описания, составленные из одних штампов, нередки у Кретьена де Труа и его подражателей. Следовательно, нам важно понять, насколько эти клише действительно отражают вкусы времени. Если предположить, что между ними есть некое соответствие, то были ли они реальными жизненными критериями, оказавшими влияние на литературу, или же, наоборот, эта мода началась с появлением литературных представлений? Естественно, ответить на этот вопрос довольно трудно. Поэты и романисты всегда отражают действительность, но ведь они одновременно и создают ее!

Авторы очень редко описывают женское тело, обычно изображая только лицо. Большинство целомудренно лишь слегка бросают взгляд на то, что находится ниже шеи. Изучив отдельные исключения из этого правила, можно сделать такой вывод. В XII веке мужчины любили женщин стройных, с тонкой талией, длинными ногами и высокой маленькой грудью. Впрочем, романы следующего века отличаются более подробными и реалистичными деталями, отражающими некоторое изменение общих вкусов: в это время ценят более пышные формы, «позволяющие полнее вкусить любовные игры» 5.

Критерии мужской красоты определить еще труднее. Куртуазный рыцарь уже значительно отличается от эпического героя, привлекательность которого заключалась в физической силе и презрении к страданиям и смерти. Говена и Ланселота нельзя сопоставлять с Роландом и Кшомом. Они притягивают не силой мускулов, а изяществом юности, изысканностью нарядов. Романисты чаще описывают не сильное тело, а роскошную одежду. Блестящий рыцарь — тот, кто молод, любезен, изящен и хорошо одет. Об остальном умалчивается.

Описание реальной красоты встречается довольно редко, зато авторы очень часто изображают уродство, приводя, как правило, множество подробных деталей, причем не прибегая ни к штампам, ни к повторам. Чаще всего такими предстают портреты вилланов. И не имея точного понятия об эстетических нормах фигуры, мы хорошо знаем, каких изъянов следует избегать рыцарю, если он надеется выглядеть привлекательным: большая голова, огромные уши, рыжие или слишком черные волосы, длинные брови, поросшее щетиной лицо, глубоко посаженные глаза, маленький и сплющенный нос, развитые ноздри, большой рот, мясистые губы, желтые и неровные зубы, мощная и короткая шея, сгорбленная спина, выступающий живот, короткие руки, тонкие ноги, узловатые пальцы и толстые ступни.

Эти черты присущи не только мужскому уродству. Кретьен де Труа в «Повести о Граале» изображает самую уродливую девушку из всех, когда-либо живших: «Ее шея и руки были чернее самого черного металла (...) Глаза ввалившиеся и маленькие, как у крысы. Нос как у обезьяны и кошки одновременно; уши, как у осла или быка. Зубы желтее яичного желтка, а на подбородке росла борода, как у козла. И на груди, и на спине ее торчал горб. Действительно, ее плечи и талия были созданы, чтобы заправлять балом!» 6

Плотские удовольствия        В начало документа

Куртуазную любовь, рожденную из физического влечения, нельзя назвать только духовной и платонической. Союзу душ сопутствовало и единение тел. Две недавние работы показали, что даже у трубадуров, чье восторженное поклонение представляется самым бесплотным, целью служения даме тем не менее являлось физическое обладание. Некоторые, например, Бернар де Вентадур, этого нисколько не скрывали:

Если б она только осмелилась
Провести меня ночью
Туда, где скинет с себя одежды,
И в этом укромном уголке заключить меня в свои объятья. 7

Другие говорят о желаемом вознаграждении более сдержанно. Пейре де Валерья очень изящно пишет:

И когда мои глаза созерцали ее,
Я молил Бога продлить мне жизнь,
Дабы мог стать я слугою ее благородного, дивного стана... 8

Впрочем, оба надеются на одно и то же. Однако оригинальность и одновременно сложность большинства лангедокских поэтов заключаются именно в том, что они гораздо больше значения придавали самому желанию, а не его реализации. О плотских удовольствиях чаще мечтали, нежели переживали их в действительности. И, следуя запутанному и искусному развитию мысли, некоторые теоретики доходили даже до того, что допускали все чувственные радости физической любви, кроме финального удовольствия, якобы противоречащего понятию «fin'amors».

Северные авторы оказываются менее щепетильными. Трувер Конон де Бетюн откровенно говорит, что его тело «всегда желает греха». Часто романисты без стеснения намекают на плотское завершение описываемых ими страстей. Хотя большинство, конечно, ограничиваются изображением взаимных поцелуев и со скромностью или иронией умалчивают о «дальнейшем». Так, автор романа «Жофруа», сообщив о том, что королева Англии оказалась в постели своего героя, пишет, прикидываясь неосведомленным:

«Я ничего не скажу о том, что произошло с графом и его подругой. Меня не было ни под кроватью, ни где-нибудь поблизости, и, следовательно, я ничего не слышал» 9.

Однако находились, особенно в XIII веке, и такие авторы, которые без колебаний описывали конкретные детали придумываемых ими эротических сцен. Приведем дословный отрывок из «Книги Артура»: «Он положил ей руку на грудь и на живот и ощутил ее мягкое и белое тело» 10. Впрочем, этот случай является исключительным. В куртуазных романах автор редко выходил за рамки приличий. Если же плотские удовольствия и упоминаются, они не выглядят ни вульгарными, ни похотливыми, ни двусмысленными. Тем более что близость тел, как правило, становилась результатом близости сердец.

Эмоциональная сфера        В начало документа

Куртуазная любовь представляла собой литературную тему, доступную лишь узкому кругу читателей. Сами авторы признавали, что она служила проявлением чувствительности, предназначенным лишь для элиты. Допустить, как это порой случалось, что такая любовь оказывалась реальным жизненным переживанием, довольно трудно. Даже в аристократическом обществе она была не более чем светской игрой. Из-за этого историку практически невозможно найти верный источник для изучения реальной любви в XII — начале XIII века. Воображение слишком часто берет верх над достоверным свидетельством. Любой источник нужно дополнять и исправлять, используя для этого другие материалы: хроники, фаблио ( Фаблио (стар-фр. fabliau, лат. fabula — история, приключение) — французское название небольших, чаще всего юмористических рассказов; один из основных жанров буржуазной литературы в Средние века (Примеч. пер.)), частные и общественные записи, юридические и теоретические тексты, произведения изобразительного искусства, демографические документы и т. д. Но если они и могут пополнить наши знания о проявлениях любовной жизни, они не сообщат ничего о реальных чувствах. Как и всегда, когда пытаешься найти в истории правду души и сердца, документы молчат. Литература предлагает свои лучшие версии, но это всего лишь версии.

Недоступными оказываются многие области жизни. В том числе и внебрачные любовные связи. С одной стороны, по многим признакам можно предположить, что супружеской привязанности не существовало вообще: разница в возрасте супругов, роль родителей в заключении брака, значение денег, равнодушие к детям, частое вдовство и второй или третий брак. Однако, с другой стороны, существуют документы, свидетельствующие о том, что довольно часто заключались «внеплановые» браки — без согласия родителей, семьи или сеньора. Они получили такое распространение, что в 1215 году четвертому Латеранскому собору пришлось вынужденно ввести предварительное оглашение перед предстоящей церемонией. Таким образом, если были союзы по расчету, точно так же существовали и те, что заключались по любви. Почему бы в этом случае не предположить, что в XII веке складывалась такая же ситуация, как и сегодня: супружеские пары отличались друг от друга: одни семьи искусственно связывались юридическими или экономическими обстоятельствами, а другие объединялись узами искренней привязанности? Почему супружеские отношения тогда должны отличаться от тех, что существуют сейчас? Народные сказки и фаблио часто высмеивают те семьи вилланов, где муж относится к жене как к вьючному животному или где жена — «мужик в юбке». Конечно, следует избегать анахронизмов, учитывать материальные условия, продолжительность жизни, особенности сознания, но почему нельзя допустить, что семейные пары в XII веке испытывали такие же чувства, какие всегда питают друг к другу муж и жена: страсть или прохладность, нежность или равнодушие, любовь или презрение?

Картина нравов, известных лучше, нежели сердечные склонности, дает представление о любовной жизни, весьма далекое от морали святого Иеронима. Несмотря на церковное осуждение измены, супружеская верность не служила главным жизненным правилом. Измены случались на всех социальных уровнях. Таким образом, многочисленны были внебрачные дети, однако общество не желало выделять им место в своих рядах. Поскольку основой семьи служил брак, то дети, рожденные вне брака, юридически не имели ни семьи, ни рода, ни сословия (кстати, внебрачный ребенок из семьи сервов считался свободным). К тому же теоретически они не могли ни получить наследства от родителей, ни стать священнослужителями, ни занять гражданский пост. Некоторые обычаи даже запрещали им передавать своим собственным детям накопленное имущество. Однако в действительности положение такого ребенка зависело только от его происхождения. Внебрачного сына короля никто не посмел бы приравнять к побочному сыну виллана, и в княжеских семьях дети, рожденные вследствие «шалостей дворянства», имели те же права, что и законные наследники. Им даже не отказывали в почестях. Вильгельм Длинный Меч, вероятно, сын Генриха II и его постоянной любовницы, красивой и загадочной Розмонды Клиффорд, стал графом Солсбери и одним из самых влиятельных баронов Англии; так же и Пьер Шарло, сын Филиппа Августа и «девушки из Арраса», получил епископство Нуайона, одно из самых значительных в королевстве.

Таким образом, воздержание нельзя назвать самой распространенной добродетелью. Хотя церковь и проповедовала его, но, похоже, следовали этой проповеди далеко не все. Несмотря на грегорианскую реформу, немногие священники, жившие среди мирян, соблюдали обет безбрачия. В конце XII века некоторые тексты с восхищением сообщали о священниках, сохранивших целомудрие до самой смерти.

Однако на этом картину нравов того времени еще нельзя считать завершенной. Сладострастие трубадуров, чувственность романистов, грубость голиардов 11 и, напротив, гнев проповедников и угрозы богословов заставляют усомниться в распространенных штампах и их достаточности для создания точной картины, необходимой историку. Относительно использования контрацептивов и практики абортов, известных уже в XIV и XV веках, сведений о рассматриваемом периоде практически не сохранилось. Также никогда серьезно не изучалась проблема гомосексуализма, который каноническое право расценивало как высший грех. Есть некоторые литературные намеки, но, видимо, гомосексуализм не имел тогда широкого распространения. Однако какова причина его зарождения? Существовавшие семейные структуры? Религиозные запреты? В любом случае, если богословы и считали его самым тяжким пороком, следует отметить, что князья-гомосексуалисты — например, английские короли Вильгельм Рыжий и, возможно, Ричард Львиное Сердце — никогда не обращали внимания на религиозные санкции, предаваясь противоестественным удовольствиям. Что это: пренебрежение или привилегия?

Желающие опубликовать свои работы (статьи, дипломные, рефераты) в библиотеке, присылайте их на [email protected]!

---