Логика истории – это логика процесса. Каждый момент жизни может быть понят как момент воспроизводства ее сложившихся форм: в практике речи воспроизводится язык, в производственной практике воспроизводится система экономики, в практике отношений – традиции и т.д. Формальное описание основных жизнеорганизующих структур (форм жизни) позволяет строить историю как логику их смены и наследования. Это и есть культурология – наука о формах и динамике жизнеорганизующих и смыслообразующих структур, об их исторической жизни.

Естественно, что в изучении форм организации человеческой жизнедеятельности первостепенное внимание культуролога привлекают сами эти формы, закрепленные в образах, скажем, античной, средневековой, нововременной "картин мира", в схемах и формулах миропредставлений, выраженных структурами соответствующих культурных "хронотопов", "героями культур" и языков, ответственных за интеграцию тех или иных культурных систем. Именно такие цели заявлены в названиях книг и статей, посвященных описанию крупных исторических периодов как целостностей ("эпох") или их отдельных сторон. Например, "Античность как тип культуры", "Цивилизация средневекового Запада" и "Категории средневековой культуры", "Ренессанс и "ренессансы" в искусстве Запада", "Картина классической эпохи".

Однако, чем яснее прорисовывается в сознании теоретика и историка культуры своеобразие известных культурных типов ("эпох"), тем более естественным представляется ему вопрос об их взаимосвязях, сменах и наследовании. Можно понять протест О. Шпенглера против схематизации истории в понятиях "Древний мир – Средние века – Новое время" на том основании, что, во-первых, эти схематизмы никак не охватывают, не схватывают подлинного разнообразия – и своеобразия – реально существовавших в мире культур, а, во-вторых, создают ложное представление о телеологичности "прогресса". Но невозможно с ним полностью согласиться. В рамках европейской истории наследование, как и взаимное отвержение, этих совершенно своеобразных культурных систем очевидны, так что связь их не может быть оспорена иначе как на основе полного незнания исторических фактов. А раз так, то вопрос о том, что происходило на стыке культурных систем, когда совершалась (возможно, и сейчас совершается) замена одной культурной системы другою, становится важным для восполнения "темных мест" в картине и в логике культурно-исторического процесса.

Для обозначения такого исторически переходного момента уместно использовать понятие "кризис культуры", имея ввиду "кризис" как поворотную фазу процесса, в которой его субстрат подступает к границе самоидентичности, но – непредсказуемым образом! – все же не разрушается, а продолжает существование, хотя и в обновленной форме. В таком кризисном скачке, разумеется, присутствует двойственность, поскольку он предполагает завершение (разрушение, смерть) прошлого, но в появившемся новом (возобновленном, родившемся) усматривает унаследование. Именно эта двойственность – прерывание с унаследованием – является важнейшей характеристикой "кризиса", в том числе и "кризиса культуры".

В упомянутой уже общепринятой схеме истории европейских народов, переживших культурные фазы "Архаика (или "эпоха варварства") – Древность – Средневековье – Новое время" логически очевидными являются три кризисных скачка. Их изучение, однако, далеко не одинаково обеспечено историографией. И только последний из этих кризисов уже осмыслен как своеобразный период в истории культуры – под именем "эпоха Возрождения" ("Ренессанс").

*

Литература о Ренессансе безмерна в объеме и разнообразии. Большинство работ посвящено отдельным сторонам, историческим фигурам или частным моментам эпохи. Обобщающие работы, следующие традиции классического труда Якоба Буркхардта (Burckhardt) "Культура Возрождения в Италии"(1860), вдохновлены выявлением своеобразия эпохи на основе позитивного знания исторической реальности этого времени. Но лишь в ХХ веке стало ясно, что подлинное своеобразие Ренессанса заключается в его переходности, и может быть осмыслено лишь в связи с эпохой Средневековья, продуктом и пределом которой он исторически явился, а также в перспективе последовавшего за ним Нового времени. Классическим трудом, отразившим новую исследовательскую позицию в отношении Ренессанса как позднейшего этапа Средневековья, стал труд Й. Хейзинги (Huizinga) "Осень Средневековья"(1919). Противоположный подход к Ренессансу – как старту Новой эпохи – также имеет множество сторонников. "Культура Новой Европы – это культура Возрождения" читаем, например, в превосходной работе П. М. Бицилли 1927 года [Бицилли П.М. Св. Франциск Ассизский и проблемы Ренессанса // Бицилли П.М. Место Ренессанса в истории культуры. - СПб., 1996. - С. 192].

В итоге мы имеем явно или неявно оформленные три взгляда на Возрождение: как на Позднее Средневековье, как на Раннее Новое время и как на самостоятельную эпоху. При том, что все три подхода имеют несомненную правоту и историческое обоснование, вопрос о природе переходности Ренессанса от них ускользает. Суть проблемы в этом случае заключается в том, чтобы отразить в понимании Ренессанса органически свойственное ему положение связующей грани между двумя разнородными культурными системами, раскрыть его смысл как "кризиса культуры", как скачка с продолжением, как "прерывания с унаследованием", поскольку смена культурных форм происходила на одном и том же субстрате – европейском населении и в интервале всего 2-3 столетий.

Постулируя переходность Ренессанса, мы тем самым подразумеваем, что он не обладает самостоятельностью культурной системы, необходимой автономией собственной целостной структуры жизнеустройства и смыслообразования, и что и то, и другое может быть прочитано в нем лишь в перспективе его исторического прошлого и будущего. Фиксируя в Ренессансе всплеск, если не взрыв, разнонаправленных проявлений чувств, воль и убеждений, мы рискуем остаться с одними только фактами в руках – без их понимания. Почему в эту эпоху произошел всплеск религиозного фанатизма и, одновременно, имморальной магии, астрологии и "охоты на ведьм", расцвет некоторых искусств и самого разнузданного политического и бытового авантюризма, обострение чувства обновления жизни и точно в тоже время обострение религиозного чувства вины и ожиданий конца света? Число противоречивых наблюдений, сделанных историками Ренессанса велико, они не поддаются сведению в единую систему. Возможно, что именно так, все вместе, эти наблюдения убедительнее, чем каждое в отдельности, свидетельствуют об особом – рубежном, промежуточном, "кризисном" – положении Ренессанса в истории европейской культуры.

*

Парадокс Средневековья заключается в том, что его центральная культурообразующая система, христианство, первоначально сложилось как эллинистическая религия конца света, которая лишь постепенно трансформировалась в культуру, способную осмысливать себя во времени. В основе средневекового миропредставления, однако, навсегда укрепилась идея временности человеческой истории, ограниченной рамками от отвержения Адама и Евы и их потомков до Страшного суда. Таким образом, произошло фрагментирование вечности, позволившее установить на месте античного фатализма христианский провиденциализм, задавший, в свою очередь, совершенно новый смысл человеческой жизни: раскаяние и возвращение через духовное продвижение к утраченной Божественной благодати. "Двумирность" Средневековья, при безусловной гегемонии Божественного плана бытия, таким образом, рассматривалась в исторической перспективе как временное явление, причиненное грехопадением предков человечества, и не нарушающее, в принципе, единство мира в Едином Боге и в единстве с ним всего человечества.

С этой точки зрения правильной провозглашенной задачей средневековой культуры являлось построение такой цивилизации, которая обеспечила бы: а) христианизацию всего человечества в рамках единой всемирной христианской Церкви или всемирной христианской империи (идея respublica christiana) и b) организацию такого жизнеустройства, которое привело бы это всемирное братство христиан к возвращению в День завершения истории в Царство Божие. В ключе такого понимания внутренней мотивации эпохи строится современное прочтение смысла ее самых разнообразных проявлений, таких как феодальная система "пожалований" и крестовые походы, нечувствительность к этническим различиям и средневековый антисемитизм, борьба папской и королевской власти за гегемонию и миротворчество Церкви, церковный панлатинизм и многое другое.

Средневековье как процесс развертывания христианской культуры в материале и формах христианской цивилизации пришло, однако, к результатам, чем далее, тем менее совпадавшим с объявленными целями эпохи. К XIII-XIV векам крестовые походы остались в прошлом – если не считать рыцарских легенд – поучительным уроком грандиозных неудач и заблуждений, вместо всемирной христианской республики стали складываться национальные королевства, авторитет Церкви нуждался во все более энергичной защите, классическая феодальная система стала разрушаться. Особо отметим быстрый рост средневековых городов и формирование городской среды, чуждой "классическому" Средневековью, а также системы (энергично осуждаемой Церковью) общеевропейской купеческой торговли.

Говоря в самом общем виде, можно утверждать, что к этому времени в Западной Европе сложился мир, совершенно не похожий на тот, к которому вели идеалы средневекового социального сознания, и бесконечно далекий от того мира раннего Средневековья, который некогда придал первоначальный импульс развитию системы средневековых миропредставлений. Века Средневековья создали его собственную историю, породили собственный опыт, в контексте которого земное бытие человечества приобретало все большую собственную ценность и самостоятельность смыслообразования. В итоге развитие Средневековья зашло в тупик, имевший, по условиям Средневековья, форму тупика веры.

С христианской точки зрения смысл итоговой для Средневековья культурно-исторической ситуации заключался в самостоятельности и очевидном уже разрыве двух планов бытия (земного и Небесного) с утратой перспективы их дальнейшего схождения и со всеми неминуемыми последствиями этого обстоятельства. Средневековая цивилизация, объявившая своей главной целью приведение человечества к христианству и, через него, к спасению, оказалась несостоятельной эту цель достичь. Теперь, оставаясь христианами, но без надежды на конечное спасение, люди Возрождения утратили важнейший смысловой ориентир их нравственной и жизненной стратегии: так как если бы земной мир, отдав себя во власть сатаны, был подвергнут окончательному, безвозвратному проклятию. Этот смысловой тупик и должен быть признан первой фазой эпохи Ренессанса.

Исторически осознание ситуации происходило не одновременно по странам и слоям населения. Поэтому и эпоха Возрождения покрывала Европу в широком интервале времени, начиная с Италии XIV века и вплоть до XVI века на европейском Северо-Западе. Тот факт, что в отдельных странах и регионах разные слои населения входили в Ренессанс в разное время еще более усложняет хронологическую оценку границ эпохи Возрождения. К примеру, крестьяне Германии, Франции, России еще в XVII веке воспринимали мир и себя в нем так, как это принято было в Средние века, тогда как в кругах просвещенных и образованных в этих же странах старая эпоха была уже далеко позади.

*

Ментальный кризис Ренессанса, кризис веры – период отчаянья и анархии нравственной и политической. В то же время это – период интенсивных поисков. Три направления представляются наиболее существенными в этих поисках ренессансной эпохи: обострение народной религиозности, реформирование внутрицерковной жизни и гуманизм.

Народное религиозное сознание воспринимало ренессансный кризис как аномалию – опасную, но обратимую. Этот страстный консерватизм обостренной народной религиозности подталкивает в наше время иногда к тому, чтобы ошибочно воспринимать ренессансные события как типично средневековые феномены. Покаянные шествия, многочасовые площадные выступления странствующих проповедников, церемония "сожжения сует", "охота на ведьм" и массовые инквизиционные процессы – все это принято считать картинками "мрачного Средневековья", но исторически это преимущественно ренессансные явления. Их участников сокрушало отчаянье и воодушевляла надежда восстановить предкризисную ситуацию.

Смысл внутрицерковной борьбы в эпоху Ренессанса трудно вычленить на общем поле ренессансных идей, поскольку христианство оставалось в Европе общим языком времени, и большинство идей оформлялись тогда как конфессиональные. Джон Виклиф (Wiclif) в Англии, Ян Гус (Hus) в Богемии, Савонарола (Savonarola) в Италии, участники соборов начала XV века в Пизе (1409 г.), в Констанце (1414 г.) и в Базеле (1431 г.) формулировали свои взгляды как требования относительно церковной политики и устройства церковной иерархии. Можно утверждать, однако, что основная проблема внутрицерковной жизни заключалась в том, чтобы сохранить религию христианства в ситуации разразившегося общецивилизационного кризиса Средневековья и кризиса веры. В итоге два основных пути решения этой проблемы были реализованы к концу эпохи Возрождения. Реформация, признавая неустранимой органическую связь Церкви и Средневековья, отвергла католицизм вместе с последним и сделала шаг к Новому времени путем обновления христианства. Другая часть католического мира, как показал Тридентский собор, пришла к фактическому признанию начавшейся секуляризации культуры тем, что ограничила ответственность Церкви сферой религии. И это тоже был шаг к Новому времени.

Гуманизм был таким строем ренессансного мышления, который позволял увидеть коллапс Средневековья не как катастрофу, а, наоборот, как долгожданное освобождение умственного и исторического горизонта, вернувшего всей протяженности истории ее человеческий смысл. Гуманизм начинает с того, что признает в качестве исходного факт сложившейся автономии земного плана бытия. Эта посылка, в принципе, не нова, она лишь доводит до предела христианскую идею истории как фрагмента вечности. Гуманизм не считает, что порывает с христианством. Полагая, что делает в сущности лишь еще один шаг, он теперь абсолютизирует историю и как бы временно снимает (отодвигает) проблему ее начала и конца, а тем самым и главную проблему ренессансного кризиса – невозможность спасения. Это двойное отрицание дает неявное утверждение: земное бытие на неопределенное время приобретает самодовлеющий смысл, а человеческая жизнь временно освобождается от эсхатологического ужаса. Вера в Бога и, соответственно, Божественный план бытия остается, но он не служит теперь универсальным контекстом смыслообразования. Это та реальность ренессансного кризиса, которую гуманисты сразу и без сопротивления признали.

Теперь, обнаружив себя в этом разъятом на два плана бытия мире, и имея перед собой дилемму, ожидать ли конца света без надежды на спасение или сосредоточиться пока(!) на чисто земных смыслах, гуманисты определенно предпочли второе. Вследствие этого гуманизм предстал как философия оптимизма и окрасил в оптимистические тона значительную часть видимого нами ренессансного горизонта. В развитие своего видения ситуации ренессансного кризиса гуманисты приступили к интенсивной разработке светской мотивации поведения и привлекли (возродили) комплекс гражданских мотивов Античности вместе с корпусом текстов, в которых эти мотивы сохранились. Именно эти обстоятельства – возрождение "верного" взгляда на всю, в том числе и дохристианскую, историю и возрождение античной философии гражданского поведения – позволило им обозначить свое время как время "возрождения".

Итогом ренессансного перехода явилось формирование культурной системы Нового времени. Ее основной признак – создание нового целостного взгляда на мир, единство которого лежит уже не в сущности трансцендентного Бога, но в сущности имманентных миру законов, от века управляющих универсумом. Ренессанс этого не знал, но важный шаг на этом пути был тогда сделан – разработкой трехмерной пространственной перспективы в живописи. Это был первый опыт представления бесконечного однородного пространства любым произвольно выбранным его фрагментом.

Наследие Ренессанса было сохранено и умножено. Исторические идеи Ренессанса легли в основу европейского историзма Нового и Новейшего времени. Равным образом были сохранены и развиты в эпоху Нового времени ренессансный миф об Античности и гуманистическая философия человека.

Эпоха Возрождения осталась в истории эпохой пограничья. Эпохой "кризиса культуры", в котором мы умеем различать три момента: а) момент тотального тупика (в системе традиционных понятий), b) разнообразные поиски его интерпретации и c) обнаружение такой перспективы, откуда тупик выглядит основополагающим началом. В этом переосмыслении кризисной ситуации и заключен собственный смысл переходной эпохи.