На главную страницу Библиотеки по культурологии
карта библиотеки        ФОРУМ "Studia humanitas"


Библиотека > Культура XX века > Иосиф Бродский > Фараджев К. Жертвенный космос и Вифлеемская звезда: Время и вечность у Бродского и его рождественский цикл

Не секрет, что поэзия Бродского зачастую настораживает неискушенного читателя на первый взгляд избыточным глубокомыслием, сложностью ритмики, неотчетливостью ассоциативных рядов. Но при более пристальном знакомстве с его стихами возникает странное ощущение, что они представляют собой последовательную систему интимно прочувствованных категорий, выражающих основы мироощущения поэта. Бродского особенно интересовала идея об ограниченности человеческого восприятия тем, что в классической философии называют априорными формами познания — тенетами субъективности, сотканными из понятий времени и пространства.

Противопоставление этих двух категорий, как известно, предполагает религиозное отношение к жизни и утверждает наличие двух планов бытия — окружающего и потустороннего, за которое и ответственна вечность. Если же бесконечность не принимает в расчет упований человека избежать небытия, то различие между категориями времени и вечности стирается, и любое представление о вечности рассматривается как конструкт психической деятельности человека: вечность становится лишь "толикой времени, а не — как это принято думать — наоборот". Подобное мироощущение, конечно, подразумевает экзистенциальную тревогу, возможность депрессии от безысходности человеческого существования и натянутое отношение к Священному Преданию.

Бродскому не раз, что называется, в упор задавали вопрос о его отношениях с религией. Иногда он все же соглашался назвать две основные черты, присущие абсолюту: непредсказуемость и своеволие, — и отметить близость подобного восприятия Ветхому Завету. Тут же он подчеркивал, что этим ощущением связь с иудаизмом для него ограничивается и мироощущение его не укладывается в рамки какой-либо упорядоченной религиозной системы. Например, в кальвинизме Бродского привлекала подчеркнутая идея ответственности человека, а в индуизме — стремление к отрешенности. Выступая перед выпускниками самых знаменитых университетов, он мог блестяще истолковать заповеди Нагорной проповеди, обосновать возможность и необходимость их соблюдения в динамике современной жизни. Но отношение Бродского к Библии зачастую все же больше напоминает восхищение шедевром искусства, нежели религиозное преклонение.

Это неудивительно, если вспомнить, какими основными атрибутами наделял Бродский категорию времени в своей поэтике. Прежде всего времени там свойственна оборванная перспектива. Все существующее явлено на свет благодаря времени, но исчезает, им же уничтоженное. Обрыв перспективы, зрительной или воплощающей надежду, — характерный прием, которым пользуется Бродский, выражая страх смерти или же ироническую готовность смириться с невозможностью избежать небытия. Перед стариками перспектива свертывается, как раковина улитки. Нередко перспектива заслоняется появлением детей:

Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!

Дарованное временем — им же отнимается. Недоумение по этому поводу становится основой восприятия мира как абсурда. Бесконечная перспектива возможна лишь в ретроспекции. Человеку же повсюду видится "та перспектива, в которой он пропадает из виду". Ее обрыв предопределен усталостью от однообразия повторов беспросветной обыденности, часто выражаемой в поэтике Бродского образом иглы, шаркающей по бороздкам затертого диска, или растворением человека в эхе его собственной поступи.

Когда вы идете по улице, сзади звучат шаги.
Это — эффект перспективы, а не убийца. За два
года, прожитых здесь, вчера превратилось в завтра.
И площадь, как грампластинка, дает круги
от иглы обелиска...

Другой постоянный атрибут категории времени у Бродского — космический холод, безвоздушная пустота, в которой последний выдох застывает облачком пара, жалким воспоминанием о человеке. Поднебесье, особенно лишенное облаков, — зона разреженного воздуха, оледенения, предвестие космоса и невесомости. Не случайно война в азиатской стране показана Бродским как наплыв мертвенного космического опустошения, и все военное действие сводится к наступлению невыносимого ночного мороза, сковывающего в неподвижности стылое железо, коченеющие тела и снежный покров.

Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух.
Ввезенная, сваленная как попало
тишина. Растущая, как опара,
пустота. Существуй на звездах
жизнь, раздались бы аплодисменты,
к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.

В поэзии Бродского счастье, как правило, сопряжено с печалью — оно возможно лишь как наслаждение уникальностью жизни, обреченной прерваться. Всякий миг бытия ценен своей безвозвратностью. Полет вертящейся монетки-судьбы подобен кружению бабочки, которое воплощает в себе мгновение радости между провалами предшествующего и грядущего небытия. Подкинутая вверх монетка — довольно навязчивый образ в стихах Бродского, олицетворяющий случайность появления на свет, двойственность любого события, невозможность предсказать расставания, тщетную попытку возвеличить момент соединения — в общем, бесстрастность времени, которому чуждо разделение на причины и следствия, смешанные, будто мелькающие орлы и решки.

Но тотальная безнадежность пагубна, угрожая саморазрушением человека. Так иной раз в стихах Бродского возникают образы распада на молекулярном уровне — "апофеоза частиц" или "свободы от клеток", даруемой космическим хаосом. Старики обретают успокоение "в виде распада материи" и рассеиваются в небытии. Растворение в мечте и отчаяние безнадежности — это два полюса одиночества, выдержать которое удается, лишь находясь на известной дистанции от обеих крайностей. Вера в такой ситуации может представляться отчетливым душевным компромиссом, чем-то вроде необходимого подспорья для выживания.

Не в том суть жизни, что в ней есть,
но в вере в то, что в ней должно быть.

В этой связи необходимо вспомнить, что еще в юности Бродский установил для себя традицию создавать в декабре или январе — не стараясь непременно следовать православной или католической дате — стихотворение, посвященное Рождеству. Так возник цикл рождественских стихотворений (чуть больше двадцати) — вероятно, своего рода благодарность, адресованная абсолютному Началу, за появление на свет. Бывали исключения, и рождественское стихотворение получало депрессивно-иронический заряд — время, как обычно, представало холодным царством отрешенности, привлекательным лишь для праздного астронома. Но если время по природе своей безлично и абсолютно равнодушно к человеку, то каким образом может воплощаться в поэзии Бродского сюжет Богоявления?

Как правило, в этих стихах — начиная с юношеских и заканчивая самыми последними — космическому холоду противопоставлялся утробный уют пещеры и взгляд отца, свет звезды "с другого конца вселенной", которая здесь оказывается все же не беспредельной пустотой, а замкнутой в некоем единстве.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка, издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд отца.

Всякий раз в этих стихах спасение от леденящего снега и безмолвного опустошения представляется чудом, а свет льется, не мигая и не затуманивая надежду. Обреченность на одиночество и предстояние небытию уже не столь пронзительны: ведь око звезды остается не замутненным зыбкостью мертвенного космоса.

Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд ее означал,
был младенец; но он молчал.

На заре творческого пути у Бродского бывали редкие стихотворные опыты, не лишенные религиозной патетики, например, "Прощальная ода", которая отличается от рождественских стихов стилизацией, тяжеловесной ритмической структурой, а также нарочитой надрывностью, изживаемой в иронии. В то же время его рождественские стихи иной раз выражают скорее героику религиозного настроения, нежели счастливую надежду, не обремененную сомнениями.

Но в основном цикл рождественских стихотворений действительно исполнен ощущением чуда Богоявления и света Вифлеемской звезды в пустынных космических просторах. Именно в этом противопоставлении религиозный порыв выглядит подлинным, освобождающим, "непостыдным":

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда.




Автор статьи: КИРИЛЛ ФАРАДЖЕВ© "Русская мысль", Париж, N 4319, 25 мая 2000г.



Желающие опубликовать свои работы (статьи, дипломные, рефераты) в библиотеке, присылайте их на [email protected]!

Туристическая компания Unitours - Отдых в Египте, Турции, ОАЭ, Тайланде. Горящие путёвки.

Majordomo - удачный хостинг




Семиотика и семиосфера Lingvisto.org - языковая энциклопедия Allbest.ru КУПИТЬ КНИГИ, сделать ЗАКАЗ КНИГИ ПОЧТОЙ в книжных магазинах БИБЛИО-ГЛОБУС, ОЗОН/OZON, БОЛЕРО/BOLERO, ТОП-КНИГА, БИБЛИОН и других