Эпилог. Универсалии культуры глубинного общения
(Фрагмент статьи Г.С. Батищева "Особенности культуры глубинного общения" в сборнике "Диалектика общения" (М., 1987))

Предвосхищая выводы, спросим себя: если бы все человечество и каждый из нас обладал достаточно развитой культурой глубинного общения, то смогли бы мы не придти к столь трагически грозной глобальной ситуации? Смогли ли бы мы избежать тех исторических тенденций, которые ныне ведут пока лишь к ее большему обострению по ее главным трем измерениям: чреватой тотальным самоубийством вооруженности; экологической неадекватности и; следовательно, космической неуместности слишком многих черт нашей цивилизации; наконец, опасности личностной деградации, то есть своего рода энтропии души и духа? И если еще не поздно, то сможем ли преодолеть и превозмочь в себе самих подобные тенденции, заново открывая для себя и претворяя в себе те необычные для нас возможности, те духовные сокровища, которые присущи культуре глубинного общения?
Без искренней установки на правду поступка в его конкретности, на правду самого поступка, а не идеи о нем! - за проблематику глубинного общения лучше бы вовсе не браться.
Конечно, верно, что смертельная угроза, таящаяся в каждой из глобальных проблем, и крайняя трудность их положительного решения касаются совместной судьбы человечества и в этом смысле они социально-историчны. Однако их исторический, общесоциальный характер отнюдь не ставит их в какое-то отрешенное от каждого индивида положение. Напротив, это - в высшей степени личное дело каждого, и громадность их масштаба ничуть не должна заслонять совершенно необходимого при подходе к ним принципа: "Начать с себя!"
Размышления над путями земного человечества давным-давно приводили к выводу, справедливость которого особенно рельефно выступила теперь: к числу существеннейших всепронизывающих и коренных недостатков рода людского следует отнести глубинную необщительность каждого из нас и всех нас вместе взятых как совокупности. Только определенная мера такой общительности и сущностной открытости оправдывала бы собою определенную, ей адекватную меру нашей развитости: нравственной, художественной и познавательной.
Между тем никакой даже сколько-нибудь приблизительной адекватности друг другу таких мер нет, и - хуже того - нарастает от века к веку дисгармония между ними, а, как следствие - и между остальными сферами культуры. Поэтому картина такова: наша необщительность или крайняя ущербность, граничащая с почти полным отсутствием глубинного общения, выступает и проявляется через взаимное несоответствие степеней развития прочих сфер культуры, через их рассогласованность между собой. Далее, это находит проявление в том, что внутри каждой сферы культуры, которая получила известное развитие, происходит внутреннее расслоение - по степени подлинности, или аутентичности, причем все в большей мере нарастает самый низший слой - слой минимальной подлинности, где культура превращается в некультуру, в ее самоотрицание и подменяется ее суррогатами, легкая потребительская доступность которых обратно пропорциональна их смысловой содержательности (продуцирование и использование средств удовольствия).
В этом низшем выражении вырожденной культуры или даже антикультуры последняя прямо и резко направлена на всестороннее разобщение, на разрушение самих возможностей глубинной общности между эпохами, континентами, обществами, социальными группами, людскими типами, индивидуумами - между человечеством и Вселенной, между внутренней сущностью каждого человека и неисчерпаемой никаким бытием, беспредметной объективной диалектикой Универсума, объемлющей со-бой все возможные культуры Мегамира.
Чтобы видеть в себе некий изъян - видеть, что нечто ущербно, нужно все же иметь внутри себя хотя бы это нечто. Ибо только тогда мы способны замечать у себя недостаток, скажем, ума или вкуса или совести, когда в какой-то степени все же обладаем тем, другим или третьим.
Вся обычная наша культура - познавательная, художественная, нравственная - живет и развивается на каждой исторической ступени лишь внутри пределов тех содержаний, которые на этой ступени доступны людям для распредмечивания, - в пределах предметной зоны, очерченной со всех сторон относительно не переходимой границей: порогом распредмечиваемости. Иначе говоря, вся эта культура движется внутри зоны до-пороговых содержаний. Между тем в междусубъектной встрече как онтологическом событии во взаимную общность вступают отнюдь не только до-пороговые зоны каждого, а вместе с тем также и за-пороговые.
Более того, такое участие во встрече также и запороговых содержаний не остается целиком "за спиной" для каждого, но и приоткрывается им. Это происходит благодаря тому, что в любую эпоху, в любой культурно-исторический период и в любом обществе хотя и существует для всех или почти всех средний порог распредмечиваемости, тем не менее у членов этого общества он представлен всякий раз неодинаково. Конфигурация границы многомерной допороговой зоны у каждого имеет свой, индивидуализированный рисунок и поэтому не совпадает с другими, - она не конгруэнтна - "рисунку" встречаемого им в общении другого субъекта. Так недоступное и сокрытое тайной приоткрывает себя, напоминая, что мы живем отнюдь не только посреди явной нам действительности.
Из сказанного следует, что философия, даже если в ней достигается максимальное единение концептуально-произведенческого слоя (внешне результативного) с практически-опытническим, все же вряд ли способна оправданно притязать на редуцируемость к ней той онтологической междусубъектности - той более, чем особенной, культуры! - где фигурирование и ненавязчиво-мощное влияние запороговых содержаний первостепенно важно. Самое лучшее и плодотворное (и для самой же философии), что мы в состоянии сделать, это - решительно отказаться от малейших попыток подменить или подчинить глубинное общение нашим философским универсалиям - мерилам, "до конца" промерить его этими мерилами и воздвигнуть "обобщающие" философемы над ним. Важнее всего постараться самокритично пойти навстречу той необычайно, парадоксально богатой диалектике глубинного общения, которая не обязана поддаваться нашему "насквозь промериванию", но которая сможет гораздо щедрее одарять нас, если мы настроим себя открыто - полифонически.
Итак, глубинное общение - это сугубо онтологический, объективный процесе-со-бытие. Вернее сказать: дважды объективный, ибо он протекает не только независимо от феноменальных актов сознавания, но еще и независимо от (объективных по отношению к последним) произведений и условно-частичных поступков, то есть полупоступков, четверть-поступков и т.п. Чтобы отчетливее это уразуметь, обратим внимание на то, чем глубинное общение отнюдь не является и с чем его ни в малейшей мере нельзя смешивать; это видно из сопоставления его с тем, что обычно называют коммуникацией или что ныне часто именуют общением в психологии.
В отличие от древних традиций ходячее обыденное сознание не имеет корней вовсе. Оно тоже имеет корни в социально-атемиспгческом типе связей, где позиция индивида (или группы) такова, что превращает даже первичные узы в нечто вторичное, производное, где реально не приемлется сущностная онтологическая общность. Отсюда и смещение смысла слова "общение" в сторону предельного ослабления его содержания: "общение" низводится до уровня всего лишь соприкосновения извне, к контактам между независимыми, не обязательными друг для друга "атомами".
Применительно к глубинному общению речь идет об узах ненавязчиво-изначального и сверхмерного родства в Универсуме. Уместно ли именовать его коммуникацией? Не очень, конечно, но если уж ради сопоставимости приходится это потерпеть, то лишь в такой форме: онто-коммуникация.
В резком контрасте с онто-коммуникацией обычно подразумевают под ординарным общением процесс, ничего бытийственного не открывающий и ни к чему слишком судьбическому не обязывающий, - процесс текстовых, жестовых и эмоциональных сообщений, циркуляцию (прием и передачу) информации, контакты-соприкосновения. Все это вполне вписывается в предметы ведения психологии, лингвистики, а постольку процесс этот можно поименовать лингво-психо-коммуникацией, или, ради удобства: психо-коммуникацией.
Нетрудно видеть, что психо-коммуникация не имеет своей онтологии в культуре или природе, но обслуживает, кроме всех областей культуры, больше всего и шире всего - цивилизацию и вырожденные до уровня цивилизации слои культуры. Напротив, онто-коммуникация имеет лишь весьма скупой словарь символических выразительных возможностей, соотношение смысловых нагруженностей той и другой коммуникации выглядит так же как сопоставление микро- и мега-: того, что можно положить в карман, и - того, что восполняет собой Вселенную.
Психо-коммуникация вполне подводима под один из аспектов категории деятельности, под ее центробежный "вектор". Напротив, онто-коммуникация не подводима ни под какую категорию, даже под максимально емкую, предельно обогащенную смыслом, многомерно понятую: деяние. Общение есть нечто гораздо большее, нежели любое деяние, ибо глубинность общения означает участие в нем поистине громадных за-пороговых, не поддающихся распредмечиванию содержаний. Для носителей культуры глубинного общения важно не упустить, не утратить, не нанести ущерб всему тому, что пока остается для нас таинственным и загадочным. Они никогда не принесут многомерность и конкретное богатство реального и непременно виртуально нагруженного события-поступка - в жертву коммуницируемости, в жертву "миру знаков".
В психо-коммуникацию человек вступает не иначе, как частично, фрагментарно, функционально-избирательно, отделяя от себя нечто для сообщения другому, а все остальное в себе удерживая. В психо-коммуникации нет места для свято чтимых ценностей.
Коммуникатор - это одна из социальных ролевых масок, которые надевает на себя человек. Частичность коммуникатора имеет своим логическим продолжением не меньшую частичность, которую ожидают в адресате. Сообщение делается без расчета, без надежды на полноту понимания, а если это ненадеяние переходит в отчаяние и потом даже в привычку по взаимонепониманию, то человек коммуницирует именно лишь ради того, чтобы отделаться от ответственности со-причастности, загородить, загромоздить пустыми знаками удобную поверхность своей жизни и чтобы сквозь эту поверхность уже невозможно было пробиться, чтобы стала невозможна встреча в правде бытия-поступка. Психо-коммуникативные навыки превращаются в искусство замаскировывать и отсутствие реальной общности, и, что еще гораздо хуже, - устало-злое нежелание ее искать, к ней стремиться, становиться достойным ее. Никому себя не адресуя, человек отсутствует также и внутри самого себя. И все больше умерщвляет себя душевно и духовно - при физической видимости жизни. Абсентизм к другим опустошает.
Особенно отягчающий случай такого неприсутствия, такого мертвящего абсентизма являет нам поведение, которое внешне симулирует величайшей энергичности присутствие: приняв на себя миссию широкого специалиста по любым чужим делам, человек изливает на других свою шумообильную активность. Но на деле ему нечего личностно поведать другим, ибо такой активностью он как раз и подменяет в себе, вытесняет из себя бытие в реальном поступке, простота мудрости которого и ценностная ответственность не терпит коммуникативного шума.
Какая пропасть разделяет столь утонченную глубинно-общительскую обращенность к миру, обращенность сдержанную, внемлющую, - и слышащую только саму себя коммуникативную активность, которая одержима решимостью всех осчастливить своей неотвратимой помощью, преимущественно ораторской.
В глубинном общении количество - почти ничто, качество и повышение достоинства - почти все. В противовес психо-коммуникации с ее заведомой частичностью человек вступает в онто-коммуникацию во всей своей становящейся целостности, единой и неделимой, ничего не оставляя в себе не ввергаемым в обращенность: здесь адресуется не нечто от себя и вместо себя, но человек всего себя адресует: сознающего, мыслящего, бытийствующего, виртуально-ведомого и неведомого, ставшего и становящегося.
Суть дела в том, что эту онто-коммуникативную обращенность к другим невозможно создать на уровне средств речевой самовыразительности или мышления, ее нельзя сотворить ни вербально, ни идейно-произведенчески, ее нельзя выдумать и ввести в реальность даже при максимуме искренности, ее можно лишь выявить во вне символически, если она уже есть бытийственно, если само действительное бытие человека уже выработано таким, что оно все целиком проникнуто самоадресованностью: оно - вектор, а не скаляр. Когда каждый мой жизненный шаг стал не половинчатым, но всецело ценностно-ответственным, безусловным, тогда я могу вложить в каждый поступок всего себя и всю свою адресованность.
Онтологической полноте обращенности отвечает полнота адресата. Онто-коммуникация предельно далека от отчаяния фатальной непонятости. К кому бы непосредcтвенно ни было адресовано обращение явно, за ним и под ним предполагается гораздо большее - виртуальная тотальность адресата.
Онто-коммуникация не только радикально непохожа и во многом несопоставима с психо-коммуникацией, но может и должна иметь свои собственные, своеобразные средства выразительности и психологические состояния, столь же существенно иные. Тогда как при обычной психо-коммуникативности допустима пристрастно-эмоциональная окрашенность обращения человека к другим, то в онто-коммуникацию вступить способен только тот, кто предварительно превозмог в себе и порвал пленяющие сети эмоционального своемерия. Здесь человек не сообщает нечто о чем-то, но являет самого себя. Он самого себя ставит под вопрос - проблематизирует себя, как возможного для другого. Он раскрыт парадоксальной инаковости мерила другого.
Наконец, задача состоит в том, чтобы отыскать и выявить специфические для культуры глубинного общения универсалии ("категории").
Прежде всего не следовало бы преувеличивать аналогию между искомыми универсалиями и теми, что присущи известным ныне сферам культуры. Последние несут на себе печать "предельных", "высших подытожений". В действительности же категории суть лишь векторы-указания. Это особенно значимо для универсалий глубинного общения. Они лишь векторы-указания, символически представляющие нам перспективы трансцендирования за горизонты нашей культуры.
В предварительном и скупом абрисе универсалии культуры глубинного общения таковы.
1. Мироутверждение: приятие и всежизненное утверждение абсолютной первичности и приоритетности Универсума как мира всех возможных миров.
Такое предпочтение не себя - Универсуму, но Универсума - себе, такое предпочтение беспредельности без всяких условий и ограничений ее своим заранее установленным мерилом означает настолько сильное и серьезное уважение сущего независимо от любых своих мерил, что это освобождает решительно от всех забот о самоутверждении. Подлинная человеческая жизнь заключается вовсе не в утверждении себя - индивидуально или коллективно, - но в том, чтобы вновь и вновь быть, то есть становиться достойным того, что сама объективная диалектика утвердила бы наше бытие, то есть полностью и до конца предоставить ей делать нас уместными в ней. Итак, мироутверждение есть по сути своей последовательное не-самоутверждение.
Напротив, всякое предпочтение себя иному бытию, всякое самоутверждение есть по сути своей именно мироотрицание. В этом нигилизме, обращенном во вне, таится и логика бумеранга: мироотрицание оборачивается отрицанием самого себя подлинного.
2. Со-причастность: онтологическая, объективно не зависимая ни от какого исторически преходящего общества, социальных ролей человека в нем универсальная взаимная со-причастность каждого всем субъекта в Универсуме и всех - каждому.
3. Приоритет безусловно-ценностного отношения к миру над любыми, сколь угодно важными, но условно-локальными и исторически ограниченными началами, целями, интересами и т.п.; приоритет абсолютного над относительным, высшего над низшим, более совершенного над менее совершенным - и неукоснительное соблюдение этой смысловой иерархичности всею жизнью и каждым целостным ответственным поступком, следовательно, всею жизнью как единым сложным поступком.
4. Доминантность на Других: устремленность человека каждым поступком и всею жизнью не к тому, чтобы сначала требовать от других и от всего мира убедительности для себя, надежности для себя, заслуженности доверия к ним в своих глазах, но, совсем напротив, - именно к тому, чтобы начать с себя ради всех других - чтобы от себя потребовать убедительности для других и для всего Универсума, от себя - надежности для других, от себя - бытия достойным и заслуживающим доверия других. Человек не самого себя возводит в Мерило Всем Вещам - и не человечество, - но открывает в других все новые Мерила для себя: такова позиция несвоемерия. Он не самого себя возводит в аксиологический центр - и не человечество, - ибо никто не может занимать такого центра, никто из субъектов не есть вершина, но приемлет всех других изначально доминантно на них, на их действительное бытие. Такова позиция принципиального несвоецентризма; не-антропоцентризма. Вся нынешняя острейшая глобально-экологическая проблематика может быть адекватно ставимой только по-антропоцентристски.
5. Предваряющее утверждение достоинства каждого другого в неявных, виртуальных слоях его бытия, в его возможности быть инаковым - быть своеобразным субъектным миром, со своим положительным и отрицательным опытом, своими падениями, со своей способностью к мироутверждению, своей со-причастностью и своим ценностным отношением ко всему, как бы мало ни проявлялось все это в данных социальных ролях, статусе, образе жизни, взглядах. Особенно важно выполнять эту универсалию применительно к ребенку: уважать в нем субъекта не по заслугам и достижениям, коих почти нет и кои будут едва ли скоро, но безотносительно к заслугам, готовым результатам. Духовно-душевный мир больше любых результатов.
6. Творчество как свободный дар, встречи, дар междусубъектности. Прежде чем быть деянием и для того, чтобы быть также и деянием, собственно креативность сначала должна быть дарованием междусубъектным: свежестью души и духа, обретающими встречу с Универсумом как бы впервые, мирооткрывательски. Именно глубинное общение делает возможным творчество как сдвиг самого порога распредмечиваемости. Однако такой сдвиг не должен быть сам по себе мотивом, - он гармонично происходит тогда, когда субъект становится достойным расширения и углубления его креативности за прежние пределы - когда большее богатство ценностных адресатов оправдывает также и большие силы-способности у него, то есть когда у него есть чему и кому посвятить свое творчество.
7. Со-творчество: креативное участие в решении все более и более трудных задач универсального Космогенеза в преданном служении ему, в ценностной посвященности ему и приятии авторитетов такого служения и такой посвященности. Это, конечно же, предполагает сугубо неантагонистический климат - дух полифонического сотрудничества.

<----- Вернуться в оглавление раздела "Проблемы культуры"