ХХ век пронизан интуициями Целого. Вероятностный мир квантовой механики, текучее время на полотнах Дали, акустическая космология Шенберга и Штокгаузена – все это поиски мировых структур, вспышки культурного самосознания, иногда пугающие радикализмом, но, благодаря последнему, вырывающие человека из геоцентрических координат. Потрясения следуют чередой: теория эволюционирующей Вселенной, реликтовое излучение, квазары, сингулярность – и, совсем в другой сфере, – экзистенция, онтология, феноменология; иными словами, мучительно выкристаллизовывается область, в которой идея Вселенной и идея человека неминуемо должны столкнуться. Как обозначить эту область? Где ее магистраль? По всей видимости, ответ содержится в так называемом “антропологическом принципе” Картера-Уилера, согласно которому человек и Вселенная взаимоопределяемы и обусловлены.

Наиболее четко ставит вопрос Дж. Уилер: “Вот человек, какой должна быть Вселенная?” – и далее: “Почему же с этой точки зрения Вселенная так велика? Потому что только в такой Вселенной возможно существование человека!”[1]. Итак, координаты заданы и бытие разворачивается, по крайней мере, при двух фундаментальных условиях – этой Вселенной и этого человека, поскольку наличие других мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть.

Сказанное, однако, влечет за собой ряд “взаимоотягощающих” вопросов, а именно:

– в какой связи находятся глобальные категории ”Мир”, “Вселенная”, “Бытие”; являются ли они “продуктами” чистой умозрительности, либо обобщают области действительного?

– в каких координатах должна рассматриваться социальная история – как самостоятельное “произведение”, либо как “глава” некой превышающей воображение “драмы”?

– как воплотился в человеке и в человеческой деятельности столь фундаментальный генезис; иными словами, всплывает ли и как всплывает в сферах человеческой деятельности – сознании, разуме, духе, – “эта” Вселенная?

Сразу же признаем: до строго научных ответов очень далеко, однако само наличие подобных вопросов обладает столь мощным эвристическим потенциалом, что по сути охватывает собой предельные уровни смысложизненной проблематики. Более того. Указанные вопросы ни в коей мере не могут расцениваться в качестве ритуальных, т.е. нейтрально существующих и при этом не оказывающих влияния на результаты каких-либо конкретных исследований. Напротив, по нашему мнению, проблемное поле современной науки, вне зависимости от дисциплинарной специфики, “сжимается” вокруг этих вопросов, постоянно возвращается к ним хотя бы потому, что ни одна область знания не свободна от проблемы человека.

Последнее соображение, отчетливо сознаваемое нами в аспекте профессиональной ответственности, обусловило направление и логику данной книги, в самом названии которой человек и мир даны в сопряженности особой духовной сферы – музыки. Почему именно музыки – об этом ниже, после того, как будут намечены хотя бы наиболее общие контуры авторского подхода в контексте указанных вопросов.

Итак, антропологический (или антропный) принцип, принимаемый в качестве объяснительного, – с одной стороны; с другой, – необходимость обозначения пределов его проявления; т.е. предельности сущего по отношению к человеку. Здесь возникает целый ряд терминологических трудностей, обусловленных недостаточной содержательной отдифференцированностью фундаментальных понятий. В самом деле: понятие Вселенной, принятое прежде всего в астрономии и космологии, приложимо к некоему физическому объекту; при этом физическая характеристика в качестве базовой остается неизменной как в случае постулирования “одной” Вселенной (Вселенная как Целое), так и “ансамбля” Вселенных. Так или иначе речь идет о физических, пусть даже самых экзотических, свойствах описываемого объекта или системы.

Понятие “Мир“ имеет прежде всего философскую традицию, квинтэссенция которой содержится в дихотомиях материи и сознания, природы и Духа, идеи и вещи. В таком понимании социальная история по определению отделена от глобальной “предистории” Вселенной даже тогда, когда жизнь рассматривается в качестве диалектического скачка, проявления антропологической направленности космических эволюций. Однако человек живет в мире и единственно мир ощущает в от-стоянии и пред-стоянии для себя. Этот мир дан ему как Целое и при этом вовсе не только и не столько как физическое Целое. И если границы Вселенной и материального мира могут совпадать в качестве предельных по отношению к человеку, то понятие человеческого мира либо мира человека имеет иной категориальный статус, поскольку в его содержание уже включены сознание и разум: это Вселенная, заданная в человеческом измерении и тем самым локализованная в сознании. Выражаясь свободнее, – это примирённая и примéренная Вселенная, чья сверхмасштабная отчужденность смягчена антропосообразностью. Встречающееся на страницах этой книги понятие “Мир” употребляется именно в таком значении. Там же, где в виду имеются предельные контуры рассмотрения, автор, во избежание терминологической путаницы, прибегает к понятиям “Мироздание” или “Универсум”, но не “Вселенная”, ибо обращается не к физическим характеристикам объекта, а к его масштабу.

С аналогичных позиций мы подходим к категории бытия, понимая последнее как актуальное переживание мира, его действительное состояние, атрибутивное человеку и ни в одной ситуации не противопоставленное ему. Бытие дано как участие в мире, и если этот человек возникает в этой Вселенной, то Вселенная присутствует в мире, и бытие выступает одновременно бытием человека и Универсума.

Именно здесь открываются подходы к осознанию социальной истории. Последняя, конечно же, есть нечто особое по отношению к материальному миру. Как отмечает К. Ясперс, “... История обладает границами, которые отделяют ее от других реальностей – от природы и Космоса. Историю со всех сторон окружает безграничное пространство сущего вообще”[2]. Вот это бытие истории между “безднами” равносильно факту исторического бытия человека, вспыхнувшего в “физической” Вселенной с тем, чтобы вписать разум и волю в мировые структуры. Подобная история, взятая в системе координат “по факту” земного проистекания, есть произведение; но она же по существу является главой, раскрытой в прошлое и будущее и подлежащей перепрочтению всякий раз, когда человечество задумывается над собственной смысложизненностью.

Человек, рефлектирующий над собственным историческим бытием, есть человек культуры. И если социальная история выступает в качестве стрелы человеческого времени, то культура обозначает пространственные границы, в которых человек приручает бездну – т.е. сущее – посредством его, сущего, бесконечных символизаций. Иными словами, Вселенная, мир и бытие даны человеку единственно сквозь бытие культуры, ее символическую реальность. Но отсюда и признание того факта, что любая форма культурной деятельности, любой символ или система символов обладают сверхмощным генезисом, перед которым социальная история – не более, чем обжитое и спасительное прибежище.

Указанный генезис, который есть безо всяких мистификаций хотя бы в силу безоговорочного существования сверхмасштабов Вселенной и ее присутствия в человеческом мире в качестве предельного условия, зачастую осознается как трансцендентность. Ведь символизированная сущность безопасна и освоена; сущее же как Целое пугает очевидной непостижимостью и довлеет как “Другое” и “Там”, по отношению к которым история и культура взяты в границы посюсторонности. Тем не менее, трансцендентность есть не что иное, как порожденный культурой же феномен веры, обладающий высочайшей этической ценностью и атрибутивный миру человека.

Можно сказать и так: область трансцендентного охватывает собой интуитивное ощущение генезиса, данное человеку в его экзистенциальности и не подлежащее окончательному рациональному оформлению, по всей видимости, навсегда. Из этих интуиций возникает искусство – единственная возможность “участия в трансценденции”, свобода “здесь”, добровольно ограничивающая себя законами художественной формы и технологии.

Выдвинем центральный тезис нашего исследования: именно в искусстве антропологический принцип перемещается из сферы объяснительной в сферу действительного. Именно в искусстве, достигающем предела символизирующей интенсивности, происходит сбрасывание символики; и сквозь языки и коды культуры проступает мир сущего, тот самый генезис, который более нигде не обнаруживает себя с очевидностью. Наиболее чистым случаем проступания генезиса является музыка, чей язык не имеет эквивалента ни в одной области человеческой деятельности; чей материал – звуко-интонация и организованное время – взяты из действительного мира; чья предметность принципиально внепонятийна и никакой редукции не подлежит.

При строго формальном подходе история музыки есть частный случай социальной истории, одно из многих проявлений человеческой активности, подчиняющееся законам общественного бытия. Но это в том случае, если сама социальная история объявляется “внутренним делом” случайно возникшего человечества, игрой мутаций, прерогативой выпрямившихся обезьян. Если же у социальной истории другая функция, иное место в системе мировых координат, – тогда, похоже, совсем другую историю имеет музыка. Более того, в ее “другой” истории обозначают себя фундаментальные законы, имеющие внемузыкальную и внесоциальную природу, раскрыть которые - одна из главных задач этой книги.

Что есть музыка и каков ее действительный генезис в контексте антропологического принципа? Каково проистекание музыкального сквозь пространства доистории и историческое время? Что делает ее, музыку, подлинно человеческим миром? – Вот основная проблематика нашего исследования, чья подлинная сложность заключена в поразительном обстоятельстве: Целое, к постижению которого в самоотверженном отчаянии стремятся физика, философия и космология, уже вверяло себя человеку – например, Моцарту. Но до разгадки Симфонии соль-минор не ближе, чем до экспериментального подтверждения идеи Вселенной.

[1] Мизнер Г., Торн К., Уилер Дж. Гравитация. –М.,1997.-Т.3. – С. 487.

[2] Ясперс, Карл. Истоки истории и ее цель // Смысл и назначение истории. – М.,1991. – С. 243.