НЕСООТВЕТСТВИЕ МЕЖДУ ОНТОЛОГИЕЙ
И СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТЬЮ
(к философским основам семиотики)

Среди серии очерков по общей семиотике, которые я сейчас пишу, настоящий представляется мне самым важным: в нем я попытаюсь обобщить различия, существующие между двумя уровнями реальности – онтологическим и семиотическим. Я достаточно часто повторял утверждение об этих двух уровнях и пытался разобраться в том, что же следует из такого противопоставления. Наконец, в этом очерке я собрался описать различия между двумя реальностями по всему диапазону проблем, связанных с данным вопросом. Именно допущение о существовании разных уровней реальности позволило мне сделать далеко идущие выводы об особенностях семиотики, и их я попытаюсь последовательно обосновать ниже. Сначала мысль о существовании этих уровней возникла у меня как смутная догадка, позволявшая объяснять семиотические явления в простом и доходчивом виде. Постепенно это допущение обрастало деталями и стало занимать все более важное место в моих рассуждениях. Теперь оно окончательно оформилось как фундамент для всей последующей аргументации.

Два уровня реальности объективно существуют вне нашего сознания. Они, конечно, появляются в различных формах и в нашем мозгу, когда мы о них раздумываем; но существуют также и самостоятельно, вне нас, даже когда мы о том не подозреваем. Именно поэтому я и называю их реальностями.

Одна из них – реальность, данная нам в ощущениях и первоначально созданная без нашего участия. Ее я называю онтологической. Рождаясь на свет, мы вынуждены приспосабливаться к этому типу реальности, познаем его, а в процессе познания используем и зачастую изменяем. Пока все мои рассуждения не выходят за рамки принятого в философии противопоставления: «материальное – идеальное». Но в моем представлении это противопоставление обретает дополнительные параметры, ибо в ходе познания онтологии мы вынуждены создавать новый тип реальности – реальность семиотическую. Я не могу сказать, как мы мыслим (это остается пока за пределами точного знания), но результаты наших размышлений отражаются исключительно в знаках. Это – неоспоримый эмпирический факт.

Сначала мы создаем отдельные знаки, подменяющие в нашем сознании предметы и явления из онтологии, затем создаем из них знаковые системы, а в результате суммарных усилий всего человечества на протяжении всей его истории создается и оформляется знаковая материя особого, отличного от онтологической реальности типа. Эту реальность я и называю семиотической, поскольку она состоит из знаков и знаковых систем, изучаемых семиотикой. Особенно важно отметить, что этот тип реальности не менее, так сказать, реален, чем реальность онтологическая. Он объективизируется в виде закрепленных общественной традицией знаков, изучается людьми и составляет основу того, что называется человеческой культурой и наукой. Он не только реально существует вне нашего сознания, но еще и развивается по своим собственным законам, отличным от законов развития онтологических систем.

Доказательству моих утверждений о том, что семиотической реальности присущи свои, свойственные только ей закономерности, выявлению некоторых из них и посвящается настоящий очерк. Следует, однако, сразу заметить, что всеми приведенными выше и ниже аргументами я вношу весьма существенные поправки в общепринятые взгляды по поводу теории познания и ее приложений, что позволяет мне, по моему глубокому убеждению, избавиться от многочисленных гносеологических ситуаций, которые до сего времени объявлялись тупиковыми либо не могли быть удовлетворительно объяснены. Но не будем спешить.

Различия в происхождении двух типов реальности

Главным различием обоих видов реальности является их разное происхождение. Онтологическая реальность дана нам изначально, как нечто, что создано не людьми, с чем мы сталкиваемся, придя в этот «лучший из миров». Мы, несомненно, воздействуем на онтологическую реальность. Воздействуем самим фактом своего присутствия внутри нее, но не только этим. Человек – существо активное, стремящееся понять причины и следствия всего, что происходит в нем и вокруг него. Постигая причины и следствия, он пытается изменить обстоятельства в свою пользу и зачастую добивается успеха. Таким образом, онтологическая реальность постоянно подвергается воздействию человека, изменяясь в деталях, но не в сути. Суть происходящего в мире мы изменить не в состоянии, и она остается по-прежнему той главной направляющей, которая определяет существование всего вокруг нас и нас внутри всего.

Коренным отличием семиотической реальности от онтологической является то обстоятельство, что она от начала и до конца является плодом ума и рук человека. Нет ни одного знака, который бы не был результатом наших усилий по его выделению, оформлению и разработке правил его использования. Даже естественные предметы только тогда становятся знаками, когда мы этого пожелаем, когда мысленно наделяем их свойствами знака. Во всех остальных случаях они остаются вещью, которую мы можем использовать, но не в качестве знака, а как реалии этого мира. Лишь сознательное наделение таких объектов признаками знака делают их таковыми; и мы (только мы!) признаем за ними право репрезентировать нечто другое, а не только их самих. Семиотическая реальность создается из знаков разных видов и типов, отдельных либо объединенных в системы. Следовательно, она вся искусственного происхождения и является результатом работы нашего мозга.

Это не делает ее менее реальной, чем онтологическая действительность, просто ее «реальность» иного качества. Семиотическая реальность фиксируется в знаках, которые физически существуют и улавливаются нашими органами чувств. Более того, они могут существовать за их пределами и улавливаться животными или специально созданными для этого инструментами, что свидетельствует об объективном их наличии. Правда, машины и животные воспринимают их только как стимул-побуждение для какой-то деятельности, и лишь человек воспринимает их как знак, но факт их объективного существования от этого не меняется.

Почему я говорю, что эта реальность приобретает иные качества, в отличие от онтологической? Потому что, будучи созданной человеком, она может подвергаться более решительным воздействиям со стороны людей, нежели реальность онтологическая. Все что создано человеком, может быть переделано им же полностью или в деталях. В наших воздействиях на онтологическую реальность мы ограничены ее внутренними законами, которые не поддаются нашим усилиям влиять на них. Все, что относится к семиотической реальности, может быть изменено людьми, поскольку ими же первоначально и создается (об ограничениях таких влияний будет сказано ниже).

Конкретным примером указанных различий является понимание энтропии в системах обоих типов. Энтропия является важнейшим показателем жизнедеятельности системы – уходит энтропия, и система умирает. Увы, кажется, я ошибся в формулировке! Ведь чем больше энтропия в онтологических системах, тем ближе эта система к разрушению, к гибели. Энтропия – единство двух противоположных начал: хаоса ↔ упорядоченности. Чем больше хаоса, тем ближе в онтологии естественная система к гибели; но в семиотических системах человек и после их создания делает все, чтобы уменьшить энтропию. И ему это по большей части удается. Поэтому в семиотических системах есть только один путь – к уменьшению энтропии, т. е. к уменьшению хаоса и к увеличению упорядоченности. Семиотические системы «обречены» на то, чтобы все время улучшаться. Любой естественный язык постоянно улучшается как система знаков. Над этим профессионально работают тысячи филологов, да и непрофессионалы вносят свою лепту. Сравните любой язык с тем, что было сто-двести лет тому назад; и вы поймете, о чем идет речь. Да и любая другая знаковая система постоянно улучшается. Хаос в онтологических системах возрастает за счет истощения со временем ее внутренних ресурсов и разложения системы извне. Хаос в семиотических системах постоянно уменьшается за счет сознательной деятельности людей по их улучшению.

Эти и другие различия в системах двух типов, некоторые из которых будут рассмотрены ниже, являются следствиями их разного происхождения.

Какая из двух типов реальностей «главнее»?

Казалось бы, ответ на этот опрос прост и очевиден. Онтологическая реальность появилась задолго до людей, она задается нам при нашем появлении на свет, с ней мы сталкиваемся непосредственно и постоянно в наших повседневных и не столь повседневных делах, ей мы противостоим и к ней приспосабливаемся. Семиотическая реальность возникает как результат наших «схваток» с реальностью онтологической и как орудие для использования последней в наших интересах. Из двух видов реальности онтология первична и как бы является ведущей. Кроме того, наши умственные построения, выраженные в знаках, могут привести нас куда угодно и очень часто оказываются ложными. Основным критерием (но не единственным – см. ниже) для определения их значимости и обоснованности является немедленная или отсроченная проверка в онтологии. Стало быть, главной и лидирующей в этом тандеме является реальность онтологическая.

Но при более глубоком размышлении все оказывается не столь очевидным. Очень скоро семиотическая реальность, созданная для понимания реальности онтологической, становится самостоятельной и автономной категорией, и зачастую именно она определяет наши подходы к реальности первого типа. Это происходит по нескольким направлениям. Во-первых, ее автономность выражается в том, что люди начинают придумывать знаки и знаковые системы, не имеющие параллелей в онтологии, а являющиеся плодом нашего сознания. Мифические, религиозные, эстетически значимые и прочие образы заполняют нашу жизнь. Их можно объявить несуществующими с точки зрения онтологии, но от этого они не становятся менее реальными и не прекращают влиять на наше сознание и нашу судьбу. Они освящают существование миллионов людей, являются для них единственной опорой в продолжении их жизненного пути, греют их ежедневно и ежечасно. Они, наконец, составляют костяк того, что мы называем человеческой культурой и без чего наше существование во многом утратило бы смысл.

Но и в науке смысл семиотической реальности выходит далеко за рамки тех первоначальных целей, которые мы перед нею ставим. Очень скоро она из простого средства для постижения онтологии превращается в самоцель, и люди начинают заниматься наукой ради нее самой, вернее, ради того наслаждения, которое такое занятие дает. Живопись, скульптура, даже архитектура (самое прикладное из пластических искусств) становятся для их творцов самоцелью, а не средством удовлетворения насущных потребностей. Возникает так называемая «чистая математика», и многие выдающиеся математики признаются, что они предпочитают заниматься именно ею, а не прикладной наукой. Языки, несомненно, возникли для нужд практической коммуникации. Но очень скоро они становятся вещью в себе и появляются литература и ораторское искусство. Человек обретает и закрепляет свое место во вселенной за счет поглощения знаний, накопленных до его появления на свет. Потеря темпа в овладении богатствами накопленной культуры через различные знаковые системы (скажем, незнание языка) сказывается на нормальном умственном развитии индивидуума; появляются люди типа Маугли. Если такое отставание зашло достаточно далеко, никакое позднейшее восполнение упущенного, как показал накопленный людьми опыт, не может вернуть подобного человека в нормальное состояние.

Весьма скоро в истории цивилизации мы переступаем цели, ради которых первоначально возникает семиотическая реальность. Пройдя период первоначального накопления, она становится суррогатом, подменой онтологической реальности; и люди начинают изучать знаковые системы и обрабатывать их вместо того, чтобы непосредственно вживаться в онтологию. В примитивных сообществах люди обучались в ходе личного участия в деятельности, которую они хотели освоить: предыдущее поколение «натаскивало» следующее за ним показом и вовлечением его в практическую совместную деятельность. По мере накопления семиотических знаний и их закрепления в системах записи весь процесс обучения будущих поколений изменился. Детей начали учить посредством семиотических источников: картинок, лекций, книг, формул. Все реже стали прибегать к практическим работам, и возникла опасность полного отрыва обучения от онтологии и от ее направляющей роли в формировании отдельных людей и всего человеческого рода. Мы сейчас переживаем период, когда такая опасность осознается педагогической общественностью, и ее всячески стараются избежать.

Это возвращает нас к значению связки «человек – онтология» по сравнению со связкой «человек – знаковые системы». Люди придумывают знаки и знаковые системы для овладения окружающей средой. Онтология в этом случае была и остается основным контролирующим механизмом, отслеживающим, как ведет себя семиотическая реальность, выполняет ли поставленную перед ней задачу или крутится вхолостую. Это и называется в теории практическим критерием познания: могут ли результаты, отраженные в знаках, быть эффективно применены на практике? Если нет, то данная знаковая система не срабатывает и должна быть пересмотрена. Казалось бы, ясно. Но и здесь принцип не универсален.

Поскольку семиотическая реальность очень быстро становится автономной и приобретает черты самостоятельного механизма, в ней возникают, совершенствуются и закрепляются знаковые результаты, не имеющие выхода за пределы системы, но необходимые для ее полноты и дальнейшего совершенствования. Таковы все синтаксические и логические знаки любой знаковой системы; их мы называем функциональными знаками системы. За ее пределами они не имеют никакого значения, но без них не работали бы остальные знаки внутри системы. И не только функциональные знаки не имеют соответствий в онтологической реальности; многие базисные знаки отличаются этим же свойством – например, мнимые и комплексные числа в математике (о них мы будем говорить ниже). С точки зрения онтологии они – нонсенс, но для нормального функционирования системы дают многое. Т. е. они столь же реальны, как и все остальные знаки системы, только замыкаются на уровне семиотической реальности. Так о них и надо судить.

Поэтому критерий практической применимости результатов работы той или иной знаковой системы должен толковаться расширенно. Применимость тех или иных новаций в знаковых системах может быть оценена положительно не только как результат внедрения этих новаций в онтологическую практику, но также с помощью проверки их эффективного использования внутри семиотической системы. Конечным мерилом их ценности была и остается человеческая практика в онтологическом плане, но и оснащение семиотических систем может и должно приниматься во внимание. Этот критерий следует разработать тщательно и подробно.

Возвращаясь к поставленному в начале раздела вопросу, какой же тип действительности является ведущим, мы можем теперь ответить так: они оба – ведущие, взаимосвязанные и взаимопроникающие, являясь в то же время в значительной мере автономными и развиваясь по своим внутренним законам. В чем же это проявляется?

Прежде всего, эти уровни реальности представляют одно и то же по-разному

Это проявляется в знаках и знаковых системах любого диапазона сложности, от естественных систем до самых символических и формализованных. Никогда знак не совпадает полностью с изображаемым ни по форме, ни по содержанию. Возьмем самые наглядные примеры. Помните слова песни:

«С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот.
С той самой березки, что во поле,
Под ветром склоняясь, растет…»

Та самая березка является для меня знаком, символом моей Родины, моего детства и принадлежности к месту, где я был рожден и рос. Но самой березки даже могло и не быть; это – обобщенный образ всего, что меня окружало с юных лет, и смешно требовать, чтобы знак реально отражал во всех деталях какой-то предмет из действительности. Такую же картину мы наблюдаем со всеми естественными знаками: как только некий предмет становится знаком, ему незачем сохранять все свои свойства, зато он обрастает связями и коннотациями, выделяющими его как признак чего-то еще.

Еще более расширяется непохожесть знака и изображаемого с увеличением степени его абстрактности. Знак отдаляется от своего референта: каждый новый тип знака пытается обобщить в себе все больший и больший объем онтологической и семиотической информации и неизбежно отодвигается от конкретного своего прообраза в реальности – пока, наконец, не достигает полной графической и содержательной отрешенности от того, что репрезентирует. Тем не менее, он остается знаком определенного онтологического референта, представляющим его в полной мере в самых скрытых связях и отношениях. Чем дальше мы отходим от очевидных и наглядных признаков и характеристик изображаемого, тем больше нуждаемся в знаках абстрактных по своей природе, внешне никак не связанных с их прототипом и даже вовсе не имеющих никаких аналогий в онтологии.

Не случайно именно в математике, представляющей самый абстрактный слой знаков, возникали на всем протяжении ее развития все новые и новые знаки, которые в онтологии коррелятов не имеют. Выше я обещал привести пример с мнимыми числами. Сделаем больше: разберем пример с появлением всех тех чисел, которые не имеют соответствий в онтологической реальности. Но для этого я должен привести описание этих чисел экспертом-математиком, каковым сам я не являюсь. Придется вам набраться терпения, но заранее уверяю всех, кто относится к математике с непониманием и некоторым отчуждением, что ничего страшного их не ожидает:

«История теории чисел начинается с обыкновенных чисел, используемых для счета – 1, 2, 3, ..., – известных под названием натуральных чисел. Эти числа идеально подходят для сложения простых целых величин, таких, как овцы или золотые монеты, чтобы узнать, сколько всего таких величин, – их общее количество также есть целое число. Наряду со сложением еще одна простая операция, умножение, производимая над целыми числами, также порождает другие целые числа. Но операция деления приводит к довольно неприятной проблеме. При делении числа 8 на 2 мы получаем 4, но при делении числа 2 на 8 ответ получается равным 1/4. Результатом деления в последнем случае является не целое число, а дробь.

Деление – простая операция, выполняемая над натуральными числами, – вынуждает нас выйти за пределы натуральных чисел. Для математика, по крайней мере, теоретически, немыслима ситуация, в которой нет ответа на вопрос, чему равен результат простой операции, производимой над целыми числами. Необходимость существования ответа называется полнотой. Не будь дробей, некоторые вопросы относительно целых чисел остались бы без ответа. Математики говорят, что дроби необходимы для полноты.

Именно необходимость полноты вынудила индийских математиков открыть отрицательные числа. Индийские математики заметили, что если 3 вычесть из 5, то получится 2, а 5 вычесть из 3 не так просто. Ответ не мог быть получен в натуральных числах, и понять его можно, только если ввести понятие отрицательного числа. Некоторые математики не приняли столь абстрактного обобщения натурального числа и отзывались об отрицательных числах как «нелепых» и «фиктивных». Пересчитывая золотые монеты, можно подержать в руке одну монету или даже обломок монеты, но взять в руку «минус одну» монету решительно невозможно. Древние греки были обуяны стремлением к полноте, и эта страсть привела их к открытию иррациональных чисел. В главе 2 мы уже обсуждали квадратный корень из 2. Греки знали, что это число приближенно равно 7/5, но когда они попытались найти точную дробь, равную √2, то обнаружили, что такой дроби не существует. Перед ними было число, не представимое в виде дроби, но этот новый тип числа был необходим, чтобы ответить на вопрос: «Чему равен квадратный корень из двух?» Требование полноты означало, что к империи чисел необходимо присоединить еще одну колонию.

К наступлению эпохи Возрождения математики стали думать, что открыли все мыслимые «сорта» чисел на свете. Все числа можно было считать расположенными на числовой оси в обе стороны прямой с нулем в центре, как на помещенном выше рисунке. Целые числа располагались на числовой оси через равные промежутки, положительные простирались до плюс бесконечности справа от нуля, отрицательные – до минус бесконечности слева от нуля. Дроби располагались в промежутках между целыми числами, а иррациональные числа заполняли пробелы между дробями. Числовая ось наводила на мысль о том, что полнота достигнута. Все числа находились на своих местах, готовые ответить на все математические вопросы, во всяком случае, на числовой оси не оставалось свободных мест ни для каких новых чисел. Но в XVII веке снова начались неприятности. Итальянский математик Раффаэле Бомбелли, занимаясь изучением квадратных корней из различных чисел, столкнулся с вопросом, не имевшим готового ответа.

Все началось с вопроса: «Чему равен квадратный корень из единицы, т. е. число √1?» Очевидный ответ гласит: единице, так как 1×1=1. Менее очевиден другой ответ: квадратный корень из единицы равен минус единице, т. е. числу –1. Отрицательное число при умножении на отрицательное число дает положительное, в частности, (–1)×(–1)=1. Следовательно, квадратный корень из +1 имеет два значения: +1 и –1. Такое обилие ответов само по себе превосходно, но сразу же возникает другой вопрос: «Чему равен квадратный корень из минус единицы, т.е. √–1?» Кажется, что этот вопрос не имеет ответа. Ни +1, ни –1 не годятся в качестве ответа – оба числа в квадрате дают +1. Но никаких других «кандидатов» не видно. Между тем полнота требует, чтобы мы умели отвечать и на вопрос о том, чему равен квадратный корень из –1.

Чтобы ответить на этот вопрос, Бомбелли пришлось ввести новое число i, определив его просто как ответ на вопрос: «Чему равен квадратный корень из минус единицы?» На первый взгляд может показаться, что ввод i – малодушная попытка обойти решение проблемы, но предпринятый Бомбелли ход ничем не отличается от того, как были введены отрицательные числа. Столкнувшись с неразрешимой при ином подходе задачей, индийские математики определили число –1 как ответ на вопрос: «Что получится, если от нуля отнять единицу?» Число –1 кажется более приемлемым только потому, что из повседневного опыта нам знакомо аналогичное понятие «долг», в то время как в реальном мире нет ничего, что подкрепляло бы понятие мнимого числа. Немецкий математик XVII века Готфрид Лейбниц дал следующее изящное описание необычайной природы мнимого числа: «Мнимое число – это бестелесное и преудивительное прибежище Божественного духа, почти амфибия между бытием и небытием».

Коль скоро мы определили число i как квадратный корень из –1, то должно существовать число 2i, так как оно равно сумме i плюс i (а также квадратному корню из –4). Аналогично должно существовать и число i/2, так как оно получается при делении i на 2. Выполняя простые операции, можно получить мнимый эквивалент каждого так называемого действительного числа. Существуют мнимые натуральные числа, мнимые отрицательные числа, мнимые дроби и мнимые иррациональные числа. Проблема, которая теперь возникает, заключается в том, что у всех этих мнимых чисел нет своего естественного места на действительной числовой оси. Математики разрешили возникший кризис, введя еще одну – мнимую – ось, перпендикулярную действительной оси и пересекающую ее в нуле, как показано на рисунке.

Числа перестали занимать одномерную прямую, а расположились на двумерной плоскости. Чисто мнимые или чисто действительные числа заполняют соответствующие оси – действительную и мнимую, а комбинации действительного и мнимого чисел (например, 1+2i) называются комплексными числами и обитают на так называемой числовой плоскости. Введение оси для мнимых чисел превращает числовую ось в числовую плоскость. Каждой комбинации действительного и мнимого чисел соответствует определенная точка на числовой плоскости.

Особенно замечательно, что в комплексных числах решается любое алгебраическое уравнение. Например, чтобы вычислить √3+4i, математикам не нужно изобретать числа нового типа: оказывается, что ответ равен 2+i, т. е. другому комплексному числу. Иначе говоря, создается впечатление, что мнимые числа – последний элемент, необходимый для завершения математики. Хотя квадратные корни из отрицательных чисел получили название мнимых чисел, математики считают число i ничуть не более абстрактным, чем отрицательное или любое натуральное число. Кроме того, физики обнаружили, что мнимые числа дают лучший язык для описания некоторых явлений, протекающих в реальном мире. С помощью нехитрых манипуляций мнимые числа оказываются идеальным средством анализа естественного колебательного движения объектов, например, маятника. Такое колебательное движение, называемое на техническом языке синусоидальным колебанием, широко распространено в природе, и поэтому мнимые числа стали неотъемлемой составной частью многих физических расчетов. В наше время инженеры-электрики приспособили i к анализу переменных токов, а физики-теоретики вычисляют различные квантово-механические эффекты с помощью осциллирующих волновых функций, суммируя степени мнимых чисел.

В чистой математике мнимые числа используют для решения задач, ранее казавшихся неразрешимыми. Мнимые числа буквально добавили новое измерение к математике, и Эйлер надеялся, что ему удастся использовать эту дополнительную степень свободы в поисках доказательства Великой теоремы Ферма». ¹

В приведенном отрывке мы познакомились с некоторыми числами, которые возникали по мере развития самой математики и требовались для ее внутреннего развития. Они не имели соответствий в онтологии, и сначала на них смотрели с подозрением. Я даже читал где-то, что два приверженца мнимых чисел были сожжены как еретики. Тем не менее, эти числа привились и помогли математикам решить массу практических и жизненных задач. Каков же вывод? Семиотические системы развиваются в прямом взаимодействии с онтологией, но по своим имманентным законам. По мере решения все более абстрактных задач им требуются усовершенствования, которые они берут не только извне, из онтологии, но пользуясь своими внутренними ресурсами. Это дает возможность приспособить семиотические системы к решению новых задач, которые не могли ими быть решены раньше, либо заново решать старые задачи более эффективными способами.

Видение изнутри

Зададимся дополнительным вопросом: что дает нам представление онтологических ситуаций в семиотическом оформлении? Далеко не только новую оболочку старых проблем, поскольку знаковое представление позволяет показать как действующих в реальной ситуации лиц, предметы и явления, так и их внутренние качества и характеристики, а также их связи между собой, скрытые от глаза при простом наблюдении. Любой знак нацелен на показ не только самого объекта в его натуральном виде, тем более не на это рассчитаны знаковые системы высокой степени абстрактности. Рассмотрим несколько примеров.

Уже естественные знаки минимальной степени абстрактности потому и становятся для нас знаками, что свидетельствуют о более широком контексте, в котором они появляются, но который недоступен нашему непосредственному наблюдению. Наступающая темнота говорит нам, что либо приближается гроза и надо бежать искать убежище, либо наступает вечер. Наблюдаемая нами Полярная звезда – не только звезда, но знак, показывающий направление на север, и т. д. и т. п. Их миллионы и миллионы – знаков, благодаря которым мы ориентируемся в окружающей действительности; и все они больше, чем их референты из онтологической реальности. Разумеется, они становятся знаками только тогда, когда мы знаем их связи и отношения и именно поэтому наделяем их функцией представления чего-то большего, чем они являются сами по себе. В противном случае они остаются для нас нейтральными реалиями окружающего нас мира.

Чем большей степенью абстрактности обладают знаки, тем эффективнее они помещают обозначаемое в такой контекст, который раскрывает их неявные характеристики и связи. Каждый новый класс знаков обнимает все более широкий круг связей референта. Начиная с образных знаков, мы включаем обозначаемое в некий класс предметов и явлений, который изначально наделен специфическими свойствами и качествами, и они автоматически переносятся на данный предмет. Говоря о чем-то или о ком-то, что это – человек, животное или растение, мы немедленно распространяем на обозначаемое все характеристики соответствующего класса, а потом уже останавливаемся на том, что его конкретно отличает от всех остальных представителей данного класса. Так, по крайней мере, создаются большинство определений слов, которые мы находим в любом словаре. Даже простой портрет, который, вроде бы, призван точно передавать сходство с оригиналом, выходит за установленные рамки и придает изображаемому типические черты.

Еще больше коннотаций у самых абстрактных знаков – математических и формализованных символов. А самое главное, эти коннотации охватывают прежде всего связи данного предмета с другими, родственными ему, и помещают его в среду, подходящую для типовой обработки. На основании соответствующих обозначений создается формула, пригодная для выяснения конкретных характеристик любого предмета из обозначенного множества. Эта формула дает возможность вычислить не только его качественные, но и количественные характеристики.

Очень важно понять, что знаковая система, в принципе создающаяся для выяснения онтологических связей и отношений, обрабатывает знаки по своим правилам и закономерностям и получает право придавать им облик и содержание, отличные от тех, в каких они предстают в онтологии. Буквы на письме отражают звуки фиксируемого языка, но при этом акустические явления принимают вид письменных или жестовых значков. Последние соединяются между собой по правилам соответствующей знаковой системы, образуют знаки разных иерархических уровней (сложные звуки или знаки, слова, цепочки слов, отдельные предложения и цельные тексты) по правилам своей системы, а в ней каждая буква имеет иной смысл, нежели соответствующий ей звук в устной речи.

Сравним для примера наше мышление и логику этого мышления, допустим, силлогическую логику, которая, как известно, была разработана Аристотелем. Один из его силлогизмов, хорошо знакомый по литературе, выглядит в сегодняшней записи так:

Итак, Сократ смертен, Сократ должен когда-либо умереть – это непременный вывод из двух выбранных нами посылок. Но как быть, если Сократ все еще жив? А вдруг произойдет чудо, например, Сократа причислят к сонму богов и он станет бессмертным? А вдруг ученые откроют, как продлить жизнь до бесконечности? И как быть с миллионами других выводов, не столь ответственных, но, тем не менее, того же типа, если они принимаются нами к исполнению, поскольку при их получении мы следовали всем правилам логики? Эти и подобные вопросы занимали ученых на протяжении всей истории цивилизации. Особо тщательному анализу они подверглись в середине прошлого столетия так называемыми логическими позитивистами, которые все же не пришли ни к какому решению, поскольку не понимали, что проблему следует рассматривать в двух плоскостях – онтологии и знаковой реальности. К обеим они подходили с общей меркой, распространяя правила одной реальности на другую.

Между тем, стоит лишь разъединить эти два уровня представления одного и того же вопроса, подойти к ним как имеющим разные закономерности – и проблема снимается. Посмотрим на данном примере, как взаимодействуют оба уровня. Само положение, что все люди смертны, выводится нами на основе достаточно богатого опыта любого из нас и человечества в целом, т. е. из онтологии. Не нами неизбежная смерть заведена, и мы в данном случае только констатируем эмпирический факт. Когда же это утверждение сформулировано и включено в виде посылки в механизм, называемый силлогизмом, мы должны безоговорочно его принять. Иначе нам просто незачем заниматься силлогическими выкладками. Но вот вывод получен, и мы приступаем к его исполнению. Опять мы попадаем в объятья онтологии. И тут снова вступают в силу другие правила, потому что в онтологии, сколько бы мы ни убеждались в чем-то, на какой-то тысяча первый раз может произойти сбой и аналогия не срабатывает. Тогда мы вновь облекаем полученный из онтологии опыт в силлогическую форму и на новых основаниях решаем логические построения. А на этом уровне вывод о том, что Сократ смертен, уже не кажется невероятным, наоборот, он представляется неизбежным.

Почему так происходит? Да потому, что правила, по которым работают механизмы в онтологии, заложены не нами и не совпадают с правилами, которые люди выработали для той или иной знаковой системы. Правила семиотических систем настолько отличаются от онтологических, что для их реализации нам приходится специально выдумывать знаки, которым не находится соответствий в феноменологическом мире: знаки функциональные; знаки средних величин; иррациональные, мнимые или комплексные числа в математике и др. Интересно отметить, что любая знаковая система в ходе своего функционирования начинает эволюционировать в сторону все большей абстрактности и расширения зазора между собой и онтологией, которую она призвана отражать. Но об этом мы поговорим в следующем разделе.

Знаковые системы со временем приобретают все более абстрактные свойства

Как показывает история знаковых систем, они постоянно изменяются в сторону все большей абстрактности. Их знаки все дальше отдаляются от своих референтов, а сами системы тоже явственно увеличивают несоответствие между онтологией и тем, как они ее отображают. Собственно, приведенный выше пример с историей математических чисел говорит сам за себя. Но мне хотелось бы привести еще один очень наглядный пример, на сей раз с единицами измерения. Какой бы ситуации в этой области мы не коснулись, везде видим одну и ту же картину. Сначала люди, ничтоже сумняшеся, выбирали ту или иную «очевидную» знаковую систему для выражения некоторых онтологических отношений, постепенно они ее заменяли на более подходящую и, наконец, останавливались на чем-то удовлетворяющим «общий консенсус». В целом движение шло от менее абстрактных схем к все более абстрактным. Я в своих книгах приводил многочисленные тому иллюстрации, да и в общей литературе проблема хорошо просматривается. Возьмем, например, меры длины. Во всех странах сначала выбирали для замеров реальные предметы, затем использовали искусственно созданные образцы и в завершение вводили на них стандарт, обязательный для всех граждан, т. е. делали принятый эталон повсеместно распространенным знаком.

Первые попытки установить единицы мер на рациональных основаниях относятся к XVII и XVIII столетиям. Замечательно, что рядом с предложениями взять единицы мер от измерения земли и длины маятника, выдвигались совсем странные предложения. Например, в XVIII столетии некто Вейдлер предлагал в качестве основной единицы длины расстояние между зрачками глаз у человека. Указывали также, что восковые ячейки сот в ульях имеют будто бы строго одинаковую величину во всех странах и т. п.

Нижеприведенное описание заимствованно из интернетовского текста, составленного в Институте мер и весов РФ, когда-то созданного Менделеевым, т. е. весьма авторитетного органа: ²

«В старину для определения единицы длины люди использовали части тела. Например, пядь, локоть, сажень. Для определения длины Петр I предложил воспользоваться английскими мерами длины – ярд, фут и дюйм. Несмотря на царский указ, повсюду применялись самые разнообразные меры длины. Это затрудняло развитие науки, торговли между странами. Поэтому назрела необходимость введения единой системы мер, удобной для всех стран. Такая система – ее назвали метрической системой мер – была разработана во Франции. Основная единица длины – 1 метр (от греческого слова «метрон» – мера)… Первоначально в 1791 г. метр был определен как одна сорокамиллионная часть Парижского меридиана. Был изготовлен эталон метра – металлический брус из сплава платины и иридия. На него нанесены два штриха, расстояние между которыми и составляет 1 метр. Этот эталон хранится в Международном бюро мер и весов в Серве, недалеко от Парижа…»

По нему во многих странах были изготовлены свои собственные эталоны. Это произошло в большинстве случаев уже после того, как выяснилось, что первоначальный образец не соответствует той величине, которую был призван отражать. Размер меридиана все время уточнялся с усовершенствованием систем замера, к тому же он сам постоянно изменялся. Тогда было решено собрать международный конгресс для окончательного решения вопроса. Конгресс собирался трижды, прежде чем пришли к выводу, что стоит остановиться на первоначальном решении: размером метра была признана произвольная величина эталона в Серве. Согласно определению, принятому 17-й Генеральной конференцией по мерам и весам (1983 г.), «метр – длина пути, проходимого светом в вакууме за 1/299792458 долю секунды». Таково современное описание метра. Но прежде, чем люди достигли столь точного определения, они постарались унифицировать статус метра как основной единицы длины повсеместно, во всех уголках земного шара. Это заняло немало времени и потребовало больших усилий, но теперь почти во всех странах согласована постоянная длина метра, а сам он принят как основная единица длины.

Приведенные примеры призваны проиллюстрировать то, о чем говорилось выше: любые знаковые системы развиваются в одном общем направлении – от менее ко все более абстрактным. Люди как бы привыкают опираться на знаковую реальность, которую сами же и выдумали, для описания чего-то из онтологии. Они вносят в нее изменения, очищают от «шумов», увеличивают степень ее упорядоченности и пр. При этом они все больше удаляются от той реальности, которую системы моделируют, и вводят в них элементы, которых нет и быть не может в онтологии, элементы, специально предназначенные для усовершенствования системы и одновременно для лучшего представления онтологии с ее помощью. Так, отодвигаясь и абстрагируясь от онтологической реальности, знаковые системы парадоксально совершенствуются в своих возможностях эту самую онтологию обслуживать.

Пересечение обоих видов реальности в объемных научных теориях

Этот раздел навеян, точнее, подсказан мне книгой русского философа И. Лапшина «Философия изобретения и изобретение в философии», написанной еще в 1921 году. В ней автор постоянно возвращается к мысли о том, что очень важные открытия в науке совершаются с помощью фантасмов научного воображения (здесь и ниже все слова, выделенные курсивом, были подчеркнуты самим Лапшиным). В моем понимании указанные им фантасмы являются ни чем иным, как семиотической реальностью, которая вместе с реальностью онтологической составляет кровь и плоть одной очень объемной научной парадигмы, обеспечивающей на протяжении десятилетий, а то и столетий, направление научных изысканий в какой-то области науки.

Автор так определяет упомянутые фантасмы: «Научные фантасмы таковы, что они в сознании ученого хотя и не соответствуют вполне по своему содержанию действительности, но в гипотетической форме и в самых грубых и приблизительных чертах верно схватывают известные объективные отношения между явлениями <…> При этом нужно иметь в виду, что в процессе образования научных фантасмов играет роль не только фантазия изобретателя, но и объективные данные, нередко даже поддающиеся в известных пределах количественному расчету... ³

…В биологии мы находим фантасмы, изображающие предположительно ныне не существующие промежуточные формы растительного и животного царств (например, у Геккеля), а также воссоздание целых экземпляров ископаемых животных, от которых сохранился лишь скелет или часть скелета. Последнее блестяще осуществлял Кювье благодаря корреляции, существующей между всеми частями организма. Исходя из аналогии с эвристическими фикциями в математике, Конт предлагает ввести в биологию образы фиктивных организмов, которые надлежит вставлять между типическими образами известных нам организмов. “Такие организмы искусственно построены воображением ученого, чтобы облегчить процесс сравнения организмов, так как таким путем мы делаем известный биологический ряд более однородным и непрерывным, короче, более правильным. Из подобных фиктивных организмов многие, быть может, окажутся впоследствии существующими в природе в более или менее точном виде среди неведомых нам до сих пор организмов” (Cours de la Philosophie Positive)». ⁴

Фактически речь идет вот о чем. Большинство основополагающих теорий выдвигаются на основе каких-то «прорывных» открытий, не укладывающихся в рамки прежних научных парадигм. Они служат основанием для рождения новых парадигм, в русле которых и будет развиваться вся научная деятельность в затронутых областях науки. Но, поскольку начальное открытие является только первым шагом в новом направлении, за ним выстраивается целая предположительная теория, по-новому объясняющая мир, в состав которой будут постепенно входить новые онтологические факты, ее подтверждающие (по мере их обнаружения), а также семиотическая направляющая дальнейших исследований, предсказывающая их предполагаемые результаты. Таким образом, в корпус новых откровений обязательно будут входить как эмпирические факты, так и теория, заранее предсказывающая открытие других подтверждающих ее фактов и их предполагаемую сущность. Это последнее слагаемое суть не что иное, как семиотическая проекция прежде открытых данных на их возможное продолжение.

Человеческий ум не может остановиться на незавершенном материале, он обязательно прогнозирует его дальнейшее продвижение и окончательное оформление. Подобно тому, как в математике люди ради полноты ряда ввели понятия иррационального, мнимого и комбинированного чисел (см. выше; именно это и имел в виду Лапшин в приведенной цитате, когда говорил о математике), так Кювье и Конт ради полноты картины предлагали свои фиктивные образы еще не обнаруженных в изысканиях, но с большой долей вероятности существовавших когда-то растений и животных. Дарвин своей теорией происхождения видов только запустил парадигму исследований, продолжающихся и по сей день. Любой обнаруженный скелет какого-то неизвестного ранее животного и поныне вызывает споры – укладывается ли он в рамки, отведенные для него теорией, или нет. Так что и сегодня теория Дарвина подвергается постоянной проверке; и до сих пор в ней существует масса незаполненных ячеек, которые по семиотической слагаемой теории должны были бы в ней быть.

Чем объемнее теория, тем больше места в ней занимает семиотическая слагаемая. Следует отметить, что она также постоянно видоизменяется, приспосабливаясь к новым полученным эмпирическим данным. Возьмем современную космологическую теорию возникновения Вселенной. Она была «запущена» в науку после потрясающих открытий Эйнштейна и Эдвина Хаббла в начале прошлого века. Огромное число ученых участвовали в получении и оформлении ее первичных результатов, еще до того, как теория вошла в широкий научный обиход. Сейчас она повсеместно признана, и большинство астрономических изысканий проводятся на базе именно этой научной парадигмы. Ее многочисленные теоретические разветвления и практические подтверждения дают возможность мысленно возвращаться к Большому взрыву, к расширению Вселенной в первые минуты и часы после него, к ее расширению вплоть до настоящего момента, к ее возможной форме, компонентам, границам и будущему. Все эти вопросы спрогнозированы и заранее рассчитаны; в этом и заключается роль семиотической составляющей. Но как много осталось еще открыть и апробировать в онтологической практике, которая была и остается судом последней инстанции!..

Возвращение на «землю»

И снова мы возвращаемся к исходному пункту: а какой тип реальности первичен и ради чего все это «крутится»? С точки зрения практической пользы и практического применения исходным и конечным пунктом является все же онтология. Как бы мы ни пытались остаться на семиотическом уровне, онтология постоянно возвращает нас в свои жесткие рамки. Все инновации семиотического плана оправданы, в конечном счете, только там и тогда, когда они оказываются полезными для нашего постоянного взаимодействия с онтологией. Просто-напросто мы должны существовать (дышать, питаться, одеваться, размножаться и пр.) для того, чтобы блаженствовать внутри семиотической реальности. Но это вовсе не значит, что мы не получаем относительную свободу, пока находимся и активно действуем внутри нее. То, что наша Вселенная должна когда-то погибнуть, не отменяет факта нашего сегодняшнего существования в ней. Равным образом тот факт, что каждый из нас когда-то закончит свой бренный путь, не противоречит тому, что в отмеренный судьбой отрезок времени мы должны активно жить и проявлять себя.

Точно так же то обстоятельство, что все усовершенствования семиотической реальности инициируются изначально онтологическими соображениями и что последние предъявляют нам окончательный счет, не может отнять у нас пусть ограниченную, но столь притягательную возможность действовать внутри семиотической реальности относительно свободно и с огромным наслаждением. Ибо именно в ней мы можем почувствовать себя людьми в полном смысле этого слова, существами, в какой-то мере освободившимися от непременной силы тяжести, постоянно притягивающей нас к Земле. Не могу отказать себе в удовольствии закончить очерк словами знаменитого биолога К. Э. фон Бера: «Наука вечна в своем стремлении, неисчерпаема в своем источнике, неизмерима в своем объеме и недостижима в своей цели». ⁵

А. Соломоник

04.04.2005

Желающие опубликовать свои работы (статьи, дипломные, рефераты) в библиотеке, присылайте их на [email protected]!

---