Итак, если разумная жизнь судит о себе на основании себя самой, то не существует уже природы выше нее. А так как ясно, что она переменчива, поскольку оказывается она то опытной, то неопытной, а судит она тем лучше, чем она опытнее, и она тем опытнее, чем более причастна какому-нибудь искусству, дисциплине или мудрости, надлежит исследовать природу искусства как такого.

Здесь я не хочу понимать под искусством то, которое приобретается опытом, а то, которое исследуется рассуждением. Ведь что замечательного знает тот, кто знает, что раствором из извести и песка камни скрепляются лучше, чем глиной? или тот, кто строит столь изящно, что из тех частей, которых много, равные соответствуют равным, а те, которые наличны в единственном числе, помещаются в середине? Впрочем, такое чувство уже несколько приближается к разуму и истине. Но, конечно, нужно исследовать, почему же именно наше чувство оскорблено, если из двух окон, расположенных не одно над другим, а рядом, одно больше или меньше, когда они могли бы быть равными; а если бы они находились одно над другим, тогда, хотя бы одно из них и было вдвое больше или меньше другого, неравенство их не так оскорбляло бы чувство. И почему при двух окнах нас не особенно заботит, насколько одно из них больше или меньше, между тем при трех окнах само, по-видимому, чувство требует, либо чтобы они были равны между собой, либо чтобы между самым большим и самым меньшим находилось такое среднее, которое было бы настолько больше меньшего, насколько само оно, в свою очередь, было бы меньше большего. Ведь таким образом с самого начала, казалось бы, сама природа подсказывает, что именно должно одобрить чувство. Здесь в особенности следует отметить, что вещь, которую одобряют при разглядывании ее в отдельности, отвергают при сопоставлении ее с лучшей.

Таким образом, оказывается, что вульгарное искусство есть не что иное, как сохранения в памяти испробованного и одобренного, с присоединением сюда определенных телодвижений и операций. Но если даже ты и не будешь владеть ими, ты сумеешь судить о произведениях, а это гораздо превосходнее, хотя бы ты и не умел сам сделать художественные вещи.

А так как во всех искусствах нравится соответствие (convenientia), только благодаря которому все целостно и прекрасно, соответствие же стремится к равенству и единству либо путем подобия равных частей, либо путем градации неравных, кто поэтому найдет высшее равенство или высшее подобие в темах и, прилежно всмотревшись, осмелится утверждать, что какое-либо тело поистине и абсолютно едино? Ведь все телесное меняется от вида к виду или переходя от одного места к другому и состоит из частей, занимающих свои места, посредством которых подразделяются различные пространства.

Далее: само это подлинное равенство и подобие, и само это подлинное и первое единство усматриваются не плотскими очами и не ощущением каким-либо, а постижением мысли. Ведь как существовало бы стремление к равенству в каких-либо телах, и посредством чего можно было бы удостовериться, что равенство в телах значительно разнится от равенства совершенного, если бы не усматривалось мыслью совершенное равенство? И если это равенство не возникло, его следует назвать совершенным.

Коль скоро же все, что прекрасно для ощущения, произведено ли оно природой, или создано искусством, прекрасно лишь в определенных местах и в определенное время (таковы тело и движение тела), то равенство и единство, доступное лишь мысли и позволяющее судить о телесной красоте на основании ощущения, которое служит посредствующим вестником, равенство и единство это не заполняет пространства и не является неустойчивым во времени. Ведь иначе нельзя было бы утверждать, что на основании именно этого единства судят о круглом ободе, и на его же основании судят о круглом сосуде, или что на его основании судят о круглом сосуде, но не круглом динарии. Сходным образом и относительно времени и движений тел смешно утверждать, будто на основании этого равенства судят о равенстве годов, но не о равенстве месяцев, или о равенстве месяцев, но не о равенстве дней. Нет! Движется ли что-нибудь соответствующим образом по такому-то пространству, или на протяжении стольких-то часов, или стольких-то более коротких промежутков времени, всегда судят об этом на основании одного и того же неизменного равенства.

Но если о меньших и больших протяжениях фигур или движений судят на основании одного и того же закона равенства, подобия или конгруэнтности, то сам закон по своей мощности больше их всех. И притом он не больше и не меньше данного пространства, места и времени. Ведь если бы он был больше, то на основании его мы не судили бы о меньшем, а если бы он был меньше, мы не судили бы на основании его о большем. Теперь же, в соответствии со всеобщим законом квадрата, судят и о квадратном форуме, и о квадратном камне, и о квадратной таблице или гемме. И на основании всецелого закона равенства утверждают, что ему отвечает движение ног бегущего муравья и сообразна с ним же поступь важно шагающего слона. И кто будет сомневаться, что закон этот не больше и не меньше, чем промежутки пространства и времени, коль скоро мощностью своею он превосходит все? Коль скоро же этот закон всех искусств совершенно неизменен, а жизнь человеческая, которой дано усматривать его, способна впадать в заблуждение, достаточно ясно, что над нашей мыслью существует закон, именуемый истиной.

Однако для многих конечной целью есть человеческое наслаждение, и они не хотят устремляться к более высокому, чтобы решить, почему вот эти зримые вещи нравятся; если, например, у архитектора, когда им сооружена одна арка, я спрошу, почему намерен он устроить такую же арку и с противоположной стороны, он, думаю, ответит: для того, чтобы равные части здания соответствовали равным. Если, далее, я спрошу, почему же он предпочитает именно такое расположение, он ответит, что так подобает, так красиво, так это радует зрителей; больше он ничего не осмелится сказать. Ибо, утомленный, он успокаивается на том, что доступно глазам, а откуда это происходит, не понимает. Однако я не перестану добиваться от мужа, обладающего внутренним оком и незримо зрящего: пусть он ответит, почему именно это нравится, и пусть он осмелится стать судьею человеческого наслаждения. Ведь так он возносится над этим наслаждением и перестает находиться в его власти, поскольку он уже не судит сообразно с наслаждением, а судит само наслаждение. И сначала я спрошу, потому ли вещи прекрасны, что доставляют наслаждение, или же они доставляют наслаждение потому, что прекрасны. Здесь мне без сомнения ответят, что они доставляют наслаждение потому, что прекрасны. Тогда, стало быть, я наконец спрошу: почему же они прекрасны? И если замечу колебание, добавлю: не потому ли, что налицо подобные друг другу части и посредством некоего сочетания они приводятся к единому соответствию?

Если он убедится, что это так, я спрошу его: эти прекрасные вещи, вполне ли исчерпывают то единство, к которому, как видно, они стремятся, или же находятся гораздо ниже, в известном смысле подражая ему? Очевидно, что справедливо последнее. Ведь кто, вдумавшись, не увидит, что нет никакой формы, нет вообще никакого тела, которое не имело бы в себе какого-либо следа единства, и нет тела, сколь бы прекрасно оно ни было, которое могло бы достигнуть единства, из которого оно вытекает, коль скоро, вследствие промежутков между отдельными его местами, оно по необходимости разное здесь и там. Если это так, я буду добиваться, чтобы он ответил, где усматривает он это единство и откуда усматривает. А если не усматривает, откуда он узнал о том, чему подражает форма тела, и что именно она не может исчерпать? И коль скоро он говорит телам: “Если бы вас не сдерживало какое-то единство, вы были бы ничто, и, наоборот, если бы вы были само единство вы не были бы телами”правильно будет сказать ему: “Откуда ты узнал о единстве, на основании которого ты судишь о телах? Если бы ты его не видел, ты не мог бы утверждать, что тела его не исчерпывают. А если бы ты видел его телесными очами, ты не сказал бы, почему тела далеко отстоят от единства, хотя и заключают в себе его след. Ведь телесными очами ты видишь только телесное”. Следовательно, мы видим это единство посредством мысли. Но где видим? Если в том месте, где находится наше тело, то его не видел бы тот, кто таким же образом судит о телах, находящихся на востоке. Следовательно, это единство не объемлется местом, и так как оно всюду соприсутствует судящему, оно не находится в разных местах пространства и ни в одном месте не находится своею силой.

Желающие опубликовать свои работы (статьи, дипломные, рефераты) в библиотеке, присылайте их на [email protected]!

---