Одна из главных особенностей поэтики Бродского – философичность его творчества. Отсюда и определенный набор тем, которые его волнуют. Поэт видит все через призму философии, пытаясь понять рациональное через его внутреннюю логику, духовное предназначение для человека. Все происходящее в мире для Бродского – это всего лишь некое "дано", через которое можно вывести вечные законы, устойчивые формулы жизни. Через единичное он может вывести природу чего-то более глобального. Внешний мир для него не просто единое предметное пространство, но наполненным своими внутренними мирами, каждый из которых живет по своим законам, говорит на своем языке. Однако через постижение этих отдельных пространств и их бытия Бродский выводил общие законы. То же касается и человека, которого поэт рассматривал как объект, со своим пространством и временем. Но, стараясь понять суть вещей, вывести "метафизические свойства" предметов, не пытается разрешать проблемы, развязывать узлы, помогать. Все остается на уровне "чистого понимания". И все же, не участвуя в происходящем активно, как участник, отвергая роль как "ведущего", так и "ведомого", находит единственное решение – преобразовывать увиденное во внешнем мире в некие философские размышления, создавать свои внутренние миры. Креациология каждого "тихотворения" Иосифа неожиданна, и его понимание зависит всегда только от способности к творчеству читателя. Постоянно творя себя, свой образ, меняя облики, часто перевоплощается то в птицу, то в дерево, ощущая свое неразрывное единство с живыми, изменяющимися мирами вокруг. Для себя он отводит роль "наблюдателя", то есть, выбирает позицию невмешательства, не принесения зла.

Предметом его рассмотрения зачастую является не отдельные лица, характеры, но, повторяющиеся в человеческих отношениях разных эпох, коллизии. Увлекающие его герои – вожди, императоры и подчиненные им рабы, ведомые. Бродский являет собой историка межвременных коллизий и событий, исследуя которые можно понять общее для всей человеческой истории. Таким образом, стоя на позициях стороннего человека, он имеет возможность более четко и точно описывать происходящее, и глубоко проникать в суть вещей.

Для того, чтобы постигать истинную "природу вещей", нужен особый способ не только видения мира, "в разрезе", но и умение выразить это для людей. Отсюда и еще одна отличительная черта Бродского – это концептуальность его поэтики. Он стремится явить идею, мысль в ее чистоте, очень важно, чтобы ясность понимания была зеркально отражена в слове, рассуждении, тексте, будь это стихотворение, драма или эссе. И в своем желании как можно четче высказать свое видение, представление о внешнем происходящем, он использует все возможные способы и методы. И, прежде всего, он отказывается от "чистоты поэтического стиля". Это значит, что Бродский, приверженец в своей основе "классицистической поэтики", использует в стихотворениях только ту лексику, которая максимально отвечает его замыслу. Он может себе позволить употреблять выражения грубые, просторечные, даже матерные. Бродский может изменять по своему желанию устойчивые словоформы, отрекается от постоянства метра в одном стихотворении. И это все – ради единственно точного определения, выведения ясного и верного афоризма. И пользуется этим поэт достаточно часто, приведу всего лишь несколько примеров.

Смотри ж, как, наг,
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
одно тебя избавит от ответа.
Но это – подтверждение и знак,
что в нищете
влачащий дни не устрашится кражи,
что я кладу на мысль о камуфляже.
    (“Разговор с небожителем”)

То ли пулю в висок, словно вместо ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова новым Христом.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене.
     ("Конец прекрасной эпохи")

Зачастую тем самым Бродский лишает стихотворения внутренней согласованности, мелодичности, но превозносит на первый план идею. Это собственно то, за что он очень уважал Вяземского, о котором говорил, что он "был поэт из тех, для кого мысль в стихотворении важнее гармонии, кто готов пожертвовать музыкальностью и балансом ради сложности и точности мысли ". И занимая позицию не автора в своих произведениях, но свидетеля, еще раз этим подтверждает свое стремление к тотальной объективности. Бродский отказывается от собственного "я", пытается нейтрализовать тон повествования, тем самым лишить ее субъективно-личностного залога, который в свою очередь может повлечь за собой некоторое давление на восприятие текста читателем. По словам самого поэта, он старается "нейтрализовать всякий лирический элемент, приблизить его к звуку, производимому маятником, то есть, чтобы было больше маятника, чем музыки ".

Бродский не хочет быть назойливым или сентиментальным и потому обезличивает в своих стихах, насколько это возможно, первое лицо. Все это делается для того, чтобы добиться определенной свободы отношений в описании окружающего мира, убрать те элементы, которые усложняют понимание. Это позиция иначе называется "остранением", как "способностью увидеть знакомый или неизвестный феномен в особенности знакомый, под слегка измененным углом зрения ". Это и есть в определенном смысле - "смерть автора", которая позволяет родиться Читателю. И читая Бродского, вряд ли мы увидим его самого, его нет в произведении, как создателя этого мира. Но нельзя сказать, что он отсутствует.

На смену "лирическому герою" приходит особенный герой – эпический, в котором он путешествует по миру, и обращает свое внимание только на особенности жизни и устройства чужих государств и империй. У этого Одиссея нашего времени нет своей родины, он бесконечно перемещается, и он "в лучшем случае, путешественник, жертва географии ". Бродский называет это "пространственной формой самоутверждения". Его эпический герой часто лишен собственных переживаний, его душа холодна. Слова этого "Одиссея" обращены или в пустоту, или к Богу (как вариант - к небожителям), или к таким же, как он сам, уже несуществующим в настоящем времени мифологическим личностям. Его эпический герой не требует ответа на свои вопросы, поскольку он сам дает на многое ответы. Отстраненность Бродского в своих стихах вызвана еще и необходимостью быть предельно схематичным в выражении мысли.

Творчество для поэта – это не только форма существования, но и определенная возможность выведения формулы Жизни, разрешения вечных вопросов. Отсюда и навязчивая "наукообразность" его размышлений, использование в его речи различных терминов физики, геометрии, астрономии, упоминание имен ученых и исследователей. Бродский пытается исследовать лирическое, чувственное – рациональными методами, и наоборот. Нарушая обычные логические связи, разрушая закон причины и следствия, поэт добивается чистоты восприятия. И стремление Бродского к геометрической образности, символам точных наук, идет не только от основополагающего принципа английской метафизической поэтики – "прекрасной ясности", но и от его собственного представления о способе постижения мира, особенно в конце ХХ века. И через эти особые формы выражения и "мнимонаучные" обороты речи он выходит на свой излюбленный метафизический уровень понимания вещей. Точка для него – и человек,

Так долго вместе прожили без книг,
Без мебели, без утвари, на старом
Диванчике, что – прежде, чем возник –
Был треугольник перпендикуляром,
Восставленным знакомыми стоймя,
Над слившимися точками двумя…
     ("Семь лет спустя")

И - синоним пустоты или смерти, прогрессирующего распада,
Как две прямых, пересекаясь в точке,
Пересекаясь, простимся.
     ("Памяти Т.Б.")

Вечер. Развалины геометрии.
Точка, оставшаяся от угла.
     ("Вечер")

В терминах геометрии Бродский может размышлять обо всем – о жизни, смерти, положении человека в мире, любви и разлуке, времени и пространстве, и о себе самом.

Навсегда расстаемся с тобой дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него – и потом сотри.
     ("То не Муза воды набирает в рот")

Часто попытка поэта переосмыслить человеческие чувства рациональными способами – есть лишь ничто иное, как неизменная отстраненная роль "свидетеля". Под схоластическими, "околонаучными" рассуждениями он пытается скрыть свое отчаяние, горечь и тоску. Но, стараясь описывать их нейтрально и предельно точно, они становятся от этого еще ясней, явственней в их истинной природе. Описывая разлуку, поэт стремится очертить и пространство, в котором она царит над человеком.

…итак, разлука//есть проведение прямой,//и жаждущая встречи пара
любовников – твой взгляд и мой –//к вершине перпендикуляра//
поднимется, не отыскав//убежища, помимо горних//
высот, до ломоты в висках;//и это ли не треугольник!

…Разлука//есть сумма наших трех углов,//
а вызванная ею мука//есть форма тяготенья их//
друг к другу; и она намного//сильней подобных форм других.//
Уж точно, что сильней земного.
     ("Пенье без музыки")

Окружающее и особенно предметное пространство человека описывается Бродским почти всегда через определенную сумму вещей, каждая из которых уподоблена геометрическим фигурам, и соответственно этому, имеет строго определенные свойства.

Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил;
у квартир –
вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем…
     ("BAGATELLE")

Пыль покрывает квадратные вещи.
     ("Колыбельная трескового мыса")

Планеты, океаны, моря – это символы пространства, а потому их описание передается только через меры длины.
Спи. Земля не кругла. Она
просто длинна: бугорки, лощины.
     ("Колыбельная трескового мыса")

Неизменная тема империи, как особого вида пространства, у Бродского также проявляется через геометрическую символику.

Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с лобачевской сумой чужих углов,
с возрастаньем исподволь шансов встречи
параллельных линий (обычной на
полюсе). И она…
     ("Колыбельная трескового мыса")

Использование терминов и имен позволяет Бродскому подчеркнуть лексическую многозначность этих слов, их многомерность. Иногда он выделяет их большими буквами.

Вот то, что нам с тобой ДАНО.
Надолго. Навсегда. И даже
Пускай в неощутимой, но
В материи. Почти в пейзаже.
     ("Пенье без музыки")

"Дано" – как предпосылка для размышлений, точка опоры для доказательства теоремы, и как нечто, данное свыше, фатальность, предопределение в человеческой судьбе. Термины есть определения сути, они вычерчивают некий круг в сознании человека, выйти за пределы которого трудно. Однако Бродский переопределяет привычные значения, поднимаясь от человеческого рассуждения до метафизического осмысления вещей и явлений. Отсюда и сложность его поэзии, ее многоплановость, которая выражается в смешивании тем и вопросов в одном произведении. Полифоничность его стихов – в одновременном звучании нескольких идей, в соединении шумов и голосов, в использовании деталей, в отсутствии "черно-белых" картин. Тем самым достигается объемное видение мира, реализуется принцип художественной стереометрии текста. Но как уже было замечено выше, Бродский стремится не столько к объемной "красивости" поэзии, столько к предельно ясному формулированию мысли.

И поэт выбирает в качестве точного инструмента выражения своей идеи - сентенцию. Особенность ее употребления Бродским в том, что она может существовать и вне контекста стихотворения, что характеризует такое ее качество, как афористичность. Потому-то, сентенции Бродского теперь так часто используются в качестве эпиграфов к современным романам и рассказам. Можно предположить, что сентенция у поэта является центральной идеей, вокруг которой строится само стихотворение, и напоминает бисерное плетение вокруг бусины. На самом же деле его умозаключения появляются совершенно неожиданно, иногда и для самого автора. Наблюдения просто и естественно вытекают в выводы. Согласно Михаилу Крепсу, исследователю творчества Иосифа Бродского, сентенции можно разбить на основные типы:

- умозаключение
- афоризм
- ироническое высказывание
- парадокс.

Умозаключение, как простейший вывод, преобладает у поэта. Зачастую Бродский его использует для того, чтобы задать тему, или определить "контрольные точки отсчета" в стихотворении, как некие рубежи. Проставляя метки, автор всегда имеет возможность вернуться к начальной точке. Умозаключения почти всегда имеют форму утверждения, с которым он позже может спорить, опровергать его, или же дать развернутое доказательство. В этом смысле полнится умозаключениями "Письмо генералу Z", каждая строфа этого стихотворения начинается с определенного утверждения.

Генерал! Наши карты – дерьмо.
Генерал! К сожалению, жизнь – одна.
Генерал! Только душам нужны тела.

Афоризмы Бродского отличаются тем, что могут использоваться самостоятельно, тем самым, претендуя на статус "вещи в себе".

Только рыбы в морях знают цену свободе.
     ("Конец прекрасной эпохи")

Жизнь – только разговор перед лицом молчанья.
     ("Горбунов и Горчаков")

Ироническое высказывание у поэта строится на особой предпосылке, что все уже известно заранее.

Нам знаком при жизни предмет боязни
     ("Песня невинности, она же – опыта")

И в этом Бродский становится "над" вечным "быть или не быть", и рассуждая обо всем, снисходителен и цинично-насмешлив, и, прежде всего к самому себе. Его ирония даже не печальна, а горька. Бродский чувствует, что для него существует только двое судей, перед которыми он Ответчик - это Бог и Реальность, которые находят свое материальное воплощение в слове "ДАНО". Реальность происходящего требует от него максимальной честности перед самим собой. Бог дает ему полное знание о жизни, которое предопределяет его судьбу. Вот потому поэт мучим невозможностью спросить что-либо о жизни и смерти, невозможностью рассказать что-то о том, что произойдет лишь так, как оно должно произойти. И именно в этом берут свое начало иронические высказывания Бродского.

У пророков не принято быть здоровым.
Прорицатели в массе увечны. Словом,
Я не более зряч, чем назонов Калхас.
Потому – прорицать все равно что кактус
Или львиный зев подносить к забралу,
Все равно, что учить алфавит по Брайлю.
Безнадежно.
     ("Прощайте, мадмуазель Вероника")

Парадокс же, как особая разновидность сентенции у Бродского, отличается от простого афоризма тем, что отрицает общепринятые мнения, или выворачивает наизнанку устоявшиеся словосочетания, дабы ввести новую тему для обсуждения. И поэт часто пользуется приемом парадокса путем смешивания стилей и разножанровой лексики.

Время есть мясо немой Вселенной.
Там ничего не тикает. Даже выпав
Из космического аппарата,
Ничего не поймаете: ни фокстрота,
Ни Ярославны, хоть на Путивль настроясь.
     ("Эклога 4-я (Зимняя)")

Особую роль в поэзии Бродского играют интонации повествования, которыми он пользуется для создания фона или настроения, или совершенно определенного историко-культурного духа времени. Леонид Баткин предлагает следующую примерное разграничение тонов Бродского:

- Мнимо-научный тон, похожий на "бормотание зубрилки". Его основной отличительной чертой является насыщенность анжанбеманами , которые создают впечатление непрерывности, бесконечности текста.

Действительно, прошлого всюду было гораздо больше,
чем настоящего. Больше тысячелетий,
чем гладких автомобилей. Люди и изваянья,
по мере их приближенья и удаленья,
не увеличивались и не уменьшались.
Давая понять, что они – постоянные величины.
     ("Вертумн")

Старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.
Впрочем, дело должно быть, в трусости.
В страхе. В техническом акте трудности.
Это – влиянье грядущей трупности:
Всякий распад начинается с воли,
Минимум коей – основа статики.
     ("1972")

- Мнимо-фольклорный тон
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
     ("1972")

- Иронический тон с обыгрыванием канцелярских оборотов (замечу, обороты могут быть любые – опять же сочетаение несочетаемого).

- Архаически напыщенно-одический тон, который отличается по словам "коей", каковое", "коли ж", "ежели" и т.п.).

И всякий раз, задав один тон, сбивается на другой.

Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.
     ("1972")

Это кажется косноязычием, но именно это становится еще одним доказательством его жизненной позиции наблюдателя, который предпочитает невмешательство и чистое философское видение обывательскому взгляду на жизнь. Иногда поэт раскрывает причины своего поведения.

Ты, несомненно, простишь мне этот
гаерский тон. Это – лучший метод
сильные чувства спасти от массы
слабых. Греческий принцип маски
снова в ходу.
     ("Прощайте, мадмуазель Вероника")

Из поэтических средств Иосиф Бродский использует практические все, которые только возможны – это метафоры, парафразы, эпитеты, оксюмороны, метонимии, аллегории. В синтезе различных тематических уровней в поэзии участвуют старославянизмы, американизмы, авторские неологизмы. Не обходятся стороной и эвфемизмы – слова или обороты, употребляемые им вместо непристойных или интимных, хотя и откровенные просторечные выражения также имеют место. Поэт отказывается от фразеологизмов, как устойчивых сочетаний, которые мешают чистому восприятию авторской идеи. Не меньше внимания Бродский уделяет фоническому (звуковому) уровню своих стихотворений. Очень часто он использует звуковые повторы, звукоподражания, аллитерацию, ассонансы, паронимическую аттракцию.