Появление в литературе Иосифа Бродского следует отнести к 60-м годам. Время "поэтического бума" в литературе, который был одним из естественных последствий "оттепели". Затвердевшее, оледенелое слово выплеснулось лирикой, которая тоже была под запретом. Стали издаваться сборники Мартынова, Асеева. И они воспринимались тогда как что-то совершенно новое и полнилось новизной и смелостью. Ведь после постановления 1946 года (отмененного в 1988 году) лирика могла выходить на свет лишь в переводах. И потому-то с такой радостью и восторгом воспринимались выпускаемые сборники запрещенных и непечатаемых Ахматовой, Пастернака, Цветаевой и Заболоцкого. За ними приходят молодые поэты, которые рвутся в эту приоткрытую "оттепелью" свободу. Это и Евтушенко, и Вознесенский. 60-е годы – это и появление авторской песни, родоначальниками которой явились, безусловно, Окуджава, Галич, Ким, Высоцкий. Именно в ней происходит рождение идеи протеста, в авторской песне закладывается особая "эзоповская" система знаков и символов, с помощью которой барды выступали против якобы открытой, но все еще закрытой для свободного слова системы. Авторские тексты не печатались, поэтому использовалось все – интонация, голос, своеобразная манера исполнения для достижения нужного понимания текста.

В это время складывается особый пласт "творческой молодежи", масштабы которой исчислялись миллионами людей. Это были те, которых не просто волновали перемены в общественной жизни, их не просто тревожило неясное будущее, и уж тем более неопределенное настоящее. Они пытались изменить жизнь, и больше было протестующих и опровергающих новые изменения, нежели благоприятно относившихся к веяньям новой эпохи "потепления". Создалась такая двоякая ситуация – люди,с одной стороны, были рады переменам и пытались себя всячески выразить в творчестве, с другой, боялись перешагнуть эту невидимую черту, за которой была обещанная свобода. Однако же 50-60-е годы можно охарактеризовать появлением еще и самиздата, поскольку запрет на многих авторов оставался и по ту пору.

Эпоху независимой литературы создавали своими руками и очень напористо молодые авторы и издатели. Это и Александр Гинзбург, издатель журнала "Синтаксис", Евгений Кропивницкий, Николай Глазков и многие другие. Эта эпоха выразила себя в машинописных экземплярах, от руки переписанных произведений, а также записанных на магнитофонную пленку стихов и песен. Помимо круга официально признанных "шестидесятников" – Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной, в то время начали формироваться новые литературно-поэтические "круги". Из московских это были – "Лианозово", круг Йоффе-Сабурова, Лито Глеба Семенова. В Ленинграде оформляются такие, как круг Михаила Красильникова и "Ахматовские сироты", в последний как раз входили Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман и Иосиф Бродский.

Кружок образовался по причине того, что все они дружили с Анной Ахматовой, которая, по словам Бродского: "была, говоря коротко, бездомна и – воспользуюсь ее собственным выражением – беспастушна. Близкие знакомые называли ее "королева-бродяга", и действительно в ее облике было нечто от странствующей, бесприютной государыни". Сама же Ахматова называла эту "четверку поэтов" – "волшебным хором". Название же кружка появилось, вероятнее всего, со слов Бродского, который говорил: "Не было ощущения, что мы продолжаем какую-то традицию, что у нас были какие-то воспитатели, отцы. Мы, действительно, были если не пасынками, то в некотором роде сиротами". Однако сам Бродский, хотя и держался с ними рядом, все же отрицает сильное влияние как Ахматовой, так и друзей-поэтов на свое творчество. Он утверждает свой собственный путь, свою собственную, личностно-поэтическую традицию, не отказываясь от "отцовской", но по-своему преодолевая ее. Ведь изначально Бродский воспитывался, если иметь в виду отечественные корни, не только на литературе 19 века, но и на образцах советской поэзии, в которых господствовал соцреализм. И именно от них он чувствовал себя независимым, или точнее сказать, непричастным к ним, чувствуя себя в этом смысле "сиротой". Он не был преемником советской традиции, не столько по форме, сколько по содержанию.

Поэзия Бродского лишена советской идеологической направленности. Официальная же поэтическая традиция не позволяла выйти на свет ничему, что не соответствовала общим канонам и установленным темам в поэзии. И хотя весомым достижением "творческой поэтической молодежи" было расширение аудитории, все же многие чувствовали искусственность, фальшь в стихах о природе и лирических романсах. Единственным выходом в "настоящую" поэзию был самиздат, который был недоступен большинству. И пытаясь преодолеть существующую традицию, Бродский сторонится существующих современных поэтов, изменяет обычные контексты, расширяет границы понимания. При этом он занимается своеобразным поэтическим "самовоспитанием". Бродский изучает такие языки, как чешский, польский, и не только для того, чтобы переводить с них на русский, но большей частью и для того, чтобы знакомиться с образцами мировой литературы, потому что в СССР не издавали французскую, английскую и американскую поэзию и прозу, однако она была доступна в переводах на западных славянских языках. Накапливая разносторонний опыт как сочинителя, так и переводчика, поэт выводит новое определение поэзии, находит новые пути в создании стихотворений. Бродский является новатором стиха, не только в тематике, но и в ритме, в метафорах, в эпитетах, он отказывается от разделения языка прозы и поэзии. Он может себе позволить соединять прозаические части текста с отточенной классицистической поэзией в одном стихотворении.

И одним из примеров новаторства явилось частое использование составной рифмы. Она стала известной еще в 19 веке и использовалась в основном в шутливых поэтических экспромтах, каламбурах, и всегда воспринималась как некий отдельный от цельного стихотворения элемент. И только у Бродского она стала постоянной и востребованной частью его поэзии. Его составная рифма отличается особой органикой, чаще всего она используется для того, чтобы быть продолжением рассуждения.

Встань в свободную нишу и, закатив глаза,
смотри, как проходят века, исчезая за
углом, и как в паху прорастает мох
и на плечи ложится пыль – это загар эпох.
     ("Торс")

Было ли вправду все это? и если да, на кой
будоражить теперь этих бывших вещей покой,
вспоминая подробности, подгоняя сосну к сосне,
имитируя – часто удачно – тот свет во сне?
     ("Келомякки")

Также составная рифма выполняет у Бродского не только ритмико-синтаксическую, но и семантическую роль. Часто для выделения, дополнительного привлечения внимания к предмету, о котором идет речь.

вблизи вулкана
невозможно жить, не показывая кулака; но
и нельзя разжать его, умирая.

в полдень кошки заглядывают под скамейки,
проверяя, черны ли
тени.
     ("Декабрь во Флоренции")

Другой важной областью для экспериментов и изобретений Бродского явилась метрика, ритмика и интонация стиха. Ведь именно это дает жизнь поэзии, это заставляет жить стихотворение. Ритм – это биение сердца поэзии. И для того, чтобы заставить жить каждое стихотворение своей собственной жизнью, он использует все возможное – графику стиха, звукопись, особенности пауз и переносов в тексте. И становление Бродского прослеживается именно в этом. Стихи юного поэта графически были просты, все внимание было уделено выражению его эмоциональной стороны. Примером могут служить такие стихотворения, как "Прощай, позабудь", "Стихи под эпиграфом". Произведения зрелого Бродского сложны как по содержанию, так и по внешнему построению. Чего стоит одно "Вертумн", "Представление" или "Открытка из Лиссабона".

К тому же Бродскому принадлежит заслуга соединения нескольких поэтических традиций – русской, американской и английской. Он не только соединял различные культурные течения в своих произведениях, он занимался переводами с разных языков на русский, а также со времени своего переезда в США, он преподавал русскую литературу в университетах.

Ну и конечно, Бродского можно считать не только новатором, но и первооткрывателем новой поэтической традиции. Ведь его поэзия – это странная смесь философии, религии и геометрии. Каждая из этих наук несет свою мораль и многому учит человека. Философия – пониманию происходящего, учит задавать вопросы и выводить законы развития, религия – учит прежде всего нравственности, силе духа, умению прощать, геометрия – четкости и рациональности мышления. Никто из его предшественников так явно не соединял качества и свойства этих наук в поэтическом тексте. Его поэзия – это монолог эпического героя, рассуждения странника, идущего по миру.

И единственным способом познания мира Бродский выдвигает поэзию. "Поэзия – это перевод метафизических истин на земной язык. То, что ты видишь на земле – это не просто трава и цветы, это определенные связи между вещами, которые ты угадываешь и которые отсылают к некоему высшему закону ". "Язык диктует поэзию. Поэт – орудие, продукт языка ", - дает определение Бродский. И подтверждая это в своих стихах, сравнивает алфавит с существованьем всего живого на земле. Он приписывает ему качества метафизические.

Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия – точку "Б.
     ("Квинтет")

Как тридцать третья буква,
я пячусь всю жизнь вперед.
     ("Строфы")

Бродский многие буквы наделяет своей собственной жизнью, своим значением и силой.

Жужжанье мухи,
увязшей в липучке – не голос муки,
но попытка автопортрета в звуке
"ж". Подобие алфавита,
тепло есть знак размноженья вида
за горизонт.
     ("Эклога 5-я (Летняя)")

Именно букву "ж" Бродский считает носительницей жизни людей, флоры и фауны.

Жизнь – сумма мелких движений
    ("Эклога 5-я (Летняя)")

Именно буквы и слова часто становятся предметом для размышления.

В облике буквы "в"
явно дает гастроль
восьмерка – родная дочь
бесконечности…
При расшифровке "вода",
обнажив свою суть,
даст в профиль или в анфас
"бесконечность-о-да;
     ("Тритон")

И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
     ("Для школьного возраста")

Но вот он понял: "Т" – алтарь, алтарь,
а "С" на нем лежит, как в путах агнец.

А буква "А" – средь этих букв старик,
союз, чтоб между слов был звук раздельный.
По существу же, - это страшный крик,
Младенческий, прискорбный, вой смертельный.
     ("Исаак и Авраам")

и улица вдалеке сужается в букву "У"
     ("Всегда остается возможность")

"Хорошее стихотворение – это своего рода фотография, на которой метафизические свойства сюжета даны резко в фокусе", еще раз выводит поэт в одном из своих интервью. И Бродский не случайно постоянно упоминает слово "метафизика". Ведь для него жизнь, прежде всего, состоит в ее неземных законах, постичь которые можно только на трансцендентальном уровне. И поэзия становится единственным средством для выхода на этот уровень.

"Поэзия находится где-то на полпути между интуицией и откровением ". Что же явилось для Бродского точкой отсчета в таком понимании мира? Может, это была русская поэтическая традиция, которой он несомненно отдает должное, как одной из школ, которую он прошел. . "Начиная с Кантемира, Державин, Баратынский, Александр Сергеевич, конечно, Вяземский. В двадцатом веке для меня были Цветаева, Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Заболоцкий, Клюев ". Размышляя о Баратынском, он писал, что "в России никогда не было более аналитического лирика.[…]Его стихотворения -- это развязки, заключения, постскриптумы к уже имевшим место жизненным или интеллектуальным драмам, а не изложение драматических событий, зачастую скорее оценка ситуации, чем рассказ о ней." Творчество Баратынского явило для него образец, как нужно писать, как нужно идти к пониманию миру. Поэзия же Лермонтова открыла для него новые взгляды на окружающий мир, Бродский увидел иные пути восприятия действительности именно на метафизическом, трансцендентальном уровне. "…Поэзия Лермонтова -- это поэзия человека, отчужденного не только от любого данного социального контекста, но и от мира как такового. […] Его лихорадочно горящие строки нацелены на миропорядок в целом ." И несмотря на то, что русская классицистическая школа остается для него основой, "материнским молоком", это не может служить однозначным показателем и свидетельством близости мировоззрения и сходности тем.

При сравнении поэзии Бродского с его литературными предшественниками заметна значительная разница его мировосприятия, чем какая-либо явная преемственность. И в данном случае не приходится говорить о Бродском как о продолжателе русской традиции, он ее преодолевает. Поэт не оставляет свою духовную родину, он просто, впитав в себя все лучшее, идет дальше, соединяя и сплавляя различные стили в творчестве. Как в его ранних стихотворениях, так и в поздних видны заимствования многих образов, которые являлись главенствующими в творчестве Пушкина, Лермонтова, а также поэтов серебряного века. Так, например, настроения начала века находят свое скрытое отражение и в работах Бродского 60-х годов. Эпиграфом к известному стихотворению "Пилигримы" послужили строчки из Шекспира. В то время как, синтаксический, образный уровни, а также звуковая организация стиха во многом соответствует одноименному стихотворению Мирры Лохвицкой (1869-1905).