В освоении англоязычной прозы Бродского в России сделан еще один существенный шаг: пятым томом второго издания его сочинений стал полный перевод первого из двух сборников эссе ("Less Than One"), вышедшего в нью-йоркском издательстве "Фаррар, Страус и Жиру" в 1986 г., принесшего автору премию Национального совета критиков США и, возможно, внесшего свой вклад в решение Нобелевского комитета. Из 18 текстов 1976-1985 гг., составивших книгу, только три были написаны по-русски: ставшие хрестоматийными предисловия ("Поэт и проза", 1979, и "Об одном стихотворении", 1980) к выходившим в Нью-Йорке собраниям прозы и поэзии Марины Цветаевой и лирико-философский "путевой" очерк "Путешествие в Стамбул" (1985).
Иосиф Бродский. Сочинения. Т.5. СПб, "Пушкинский фонд", 1999. 376 с.

Как и почему Бродский начал писать по-английски? Можно предположить, что это решение возникло из совокупности факторов — на психологическом уровне это, вероятно, было всегда ему присущее стремление испытать себя, поставить себе задачу потруднее. В повседневности оно было продиктовано, во-первых, тем, что работа с переводчиками в первые годы эмиграции оставляла у него чувство неудовлетворенности, а во-вторых, его просветительским темпераментом. Стоит вспомнить, что дело происходило во второй половине 70-х годов, когда эмиграция из СССР была актом бесповоротным и, оказавшись в США, всякий мыслящий россиянин так или иначе ощущал потребность рассказать правду о своем, тогда весьма воинственном, отечестве. Иосиф Бродский был одним из немногочисленных наших соотечественников, к словам которого либерально настроенная американская образованная публика прислушивалась: он избегал собственно политических суждений, не поминал при каждом удобном случае все те несправедливости, которые выпали ему на долю в родной стране, делая упор на нравственных (безнравственных) аспектах советского мироустройства ("Меньше единицы", "Путеводитель по переименованному городу").

В английских текстах Бродского можно найти авторский ответ на вопрос о выборе языка. Вот — уникальные по ощущение сдерживаемой боли и гнева слова, посвященные родителям ("Полторы комнаты"): "Я пишу о них по-английски, ибо хочу даровать им резерв свободы; резерв, растущий вместе с числом тех, кто пожелает прочесть это. Я хочу, чтобы Мария Вольперт и Александр Бродский обрели реальность в "иноземном кодексе совести", хочу, чтобы глаголы движения английского языка повторили их жесты. Это не воскресит их, но по крайней мере английская грамматика в состоянии послужить лучшим запасным выходом из печных труб государственного крематория, нежели русская... А кроме того, даже напиши я это по-русски, слова эти не увидели бы света под русским небом. Кто б тогда прочел их? Горстка эмигрантов, чьи родители либо умерли, либо умрут при сходных обстоятельствах".

В те годы Бродский был настроен принципиально против перевода своих английских вещей на русский, поясняя, что для американцев он поневоле пишет по-иному, чем если бы его аудиторией был русский читатель, что ему приходится многое "разжевывать" и порой говорить вещи, для соотечественников очевидные. Как нетрудно заметить по списку тогдашних его переводчиков, согласие на перевод он давал, главным образом не желая обидеть друзей. Читатель увидит в содержании тома несколько раз слова "авторизованный перевод" и, вероятно, отметит разницу между переводами, этим словом помеченными, и остальными. В реальности это нередко означало — свидетельствую, поскольку имел тогда честь работать с автором над переводом кратчайшего очерка о Достоевском ("Власть стихий"), — как минимум две радикальные правки предложенного русского текста, в результате которых от первого варианта оставались разве что имена собственные, предлоги и союзы.

Разумеется, Бродский в первую очередь был не политическим, а литературным просветителем. Ему — больше, чем кому бы то ни было, — нынешней известностью у американских славистов и любителей поэзии обязаны его любимые Осип Мандельштам и Марина Цветаева. Уистан Хью Оден в американской популяризации не нуждался — но, подозреваю, посвященный ему лирический очерк "Поклониться тени" откроет этого выдающегося поэта множеству русских читателей.

Все более активное участие Бродского в американской литературной жизни порождало статьи, исходно возникавшие как рецензии или предисловия, но масштабами сообщения превосходящие простую исходную задачу ("Муза плача" — об Анне Ахматовой, "Песнь маятника" — о Константине Кавафисе, "В тени Данте" — об Эудженио Монтале, "Сын цивилизации" — о Мандельштаме, "Шум прибоя" о Дереке Уолкотте). Для американского тома эссе Бродский переработал свою публичную лекцию о русской прозе ХХ века ("Катастрофы в воздухе"), прочитанную в 1984 г. в рамках цикла, организованного Академией американских поэтов; бесспорными героями обширного эссе, где среди прочего дается "по-бродски" полемическое сопоставление "линий" Достоевского и Толстого, стали Андрей Платонов и Юз Алешковский.

Посвященная Цветаевой (точнее, ее реквиему по Райнеру Марии Рильке "Новогоднее") статья "Об одном стихотворении — увлеченный и поэтичный построчный, а порой и пословный разбор отдельно взятого поэтического текста — стала своего рода моделью для последующих университетских лекций и литературно-критических эссе Бродского (к этому жанру относится, в частности, эссе ""1 сентября 1939 года" У.Х.Одена", вошедшее в этот том, а также написанные позже "Девяносто лет спустя" — о Р.М.Рильке и "С любовью к неодушевленному" — о Томасе Гарди).

Лекция о стихотворении Одена "1 сентября 1939 года" была прочитана Бродским в 1984 г. в курсе современной поэзии в Колумбийском университете. Как коллега-переводчик не могу не выразить восхищения Елене Касаткиной, которая сделала перевод эссе — переработанного варианта этой лекции — на русский язык. Сама по себе задача — перевести на иностранный язык написанную по-английски статью, в которой, строка за строкой, слово за словом анализируется сложнейшее английское стихотворение, — поначалу кажется неосуществимой по определению. Однако публикуемый перевод, с включением оригинальных строк Одена, сопровождаемых дословным русским эквивалентом, работает! Для читателей, знакомых с английским языком, он послужит подспорьем в прочтении насыщенного реалиями и аллюзиями оденовского текста, для владеющих лишь русским — дает вместе с поэтическим переводом Андрея Сергеева, включенным в русскую книгу, отчетливое представление о недоступном оригинале.

Надо сказать, что с возникновением бурного издательского интереса в России (начиная с конца 80-х гг.) ко всему, что вышло из-под пера Бродского, он согласился с тем, что многое из его английской прозы представляет вполне актуальный интерес для русских читателей, и несколько смягчил свою исходно суровость насчет русских переводов. В тех или иных вариантах, за исключением двух текстов, эссе, составившие вышедший сейчас сборник "Меньше единицы", по-русски уже печатались. Преимущество нового тома — прежде всего то, что эти эссе впервые предстают перед русским читателем в авторской перспективе (в какой-то момент Бродский сказал, что хотел бы когда-нибудь увидеть русские издания своей прозы, соответствующие двум составленным им сборникам). Мастерская редактура переводов, проведенная Виктором Голышевым, придала русскому тексту стилевое единство, отсутствовавшее в разрозненных публикациях, а подробные и чрезвычайно полезные литературно-исторические комментарии, подготовленные Виктором Куллэ, помогают точнее понять неизменно увлекательные и нетривиальные размышления о литературе, истории, времени и отечестве, которые сам Бродский иронически обобщил в английской надписи на книге, подаренной автору этих строк в июне 1986 года: "Меньше единицы — или заметки, призванные еще более затемнить различие между искусством и жизнью, добром и злом, ночью и днем и т.д., и т.д., и т.д."

Желающие опубликовать свои работы (статьи, дипломные, рефераты) в библиотеке, присылайте их на [email protected]!