карта библиотеки

I. Как стать знаменитым?

Чем большему числу людей известно чье-либо имя, тем более оно считается знаменитым. Не удивительно, что торговые марки (бренды) бывают общеизвестными и «легендарными» так же, как имена людей (сравним, к примеру, «Фольксваген», «Коко Шанель», «Мерилин Монро»). Знаменитыми в этом смысле могут быть и сочиненные персонажи. Например, Шерлок Холмс или Штирлиц. От чего зависит популярность имени? От талантов или заслуг его носителя. От средств тиражирования: врачи не так знамениты, как писатели или киноактеры. От «заметности» продукта: ни один инженер, создавший превосходный станок, не прославился так же, как инженер, создавший знаменитую башню в Париже.

 Есть еще одна зависимость – от популярности той социальной сферы, в которой проявляет себя человек, персонаж или даже бренд. До середины прошлого века наука и искусство были в почете. СМИ тогда делали знаменитыми не только политических вождей, но и ученых (примеры: Рёнтген, Эйнштейн, Кюри и др.). В 1930-60 гг. исполнители классики становились всемирно знаменитыми благодаря радио и грампластинкам, например, дирижер Артуро Тосканини, скрипач Иегуди Менухин, певица Мария Каллас и др. (Последним из медиа-знаменитостей от «классики» был, наверное, дирижер Герберт фон Караян.) Не только классика, разумеется. Дюк Эллингтон и его джаз-оркестр приобрели известность благодаря участию в радио-ревю, в котором они регулярно выступали с 1929 года. Точно так же участие в радиопрограммах, кинофильмах и гастроли создали в 1930-х гг. мировую известность джаз-трубачу Луи Армстронгу.

Сегодня «знаменитый пианист» или «знаменитый ученый» скорее всего уже невозможны, будь тот ученый хоть Нобелевским лауреатом. Физика как наука ушла из фокуса общественного внимания, причем, независимо от практической применимости её открытий. Вот, скажем, лауреатами Нобелевской премии по физике за 2007 год стали Альбер Фер (Albert Fert) и Петер Грюнберг (Peter Grunberg), которые в 1988 году обнаружили и описали «эффект гигантского магнитосопротивления». Но это не сделало их знаменитыми. Между тем, это открытие нашло практическое применение при разработке компьютерных жестких дисков, что позволило в последние годы значительно уменьшить их размеры и увеличить емкость. Не в том, значит, дело.

Еще несколько сфер, помимо политики, способствовали выдвижению знаменитостей в ХХ веке. В их числе – авиатехнические рекорды (например, перелет через Северный полюс, первые космические полеты) и – спорт. Сравним. В 1977 году завершил свою спортивную карьеру «король футбола» бразилец Пеле. Имя его знали тогда большинство жителей Земли. В том же году трое выдающихся ученых получили Нобелевскую премию «за фундаментальные теоретические исследования в области электронной структуры магнитных и неупорядоченных систем». Но лауреаты-нобелевцы не интересовали уже ни широкую публику, ни масс-медиа. Времена изменились: во второй половине ХХ века научный и артистический гений перестал служить широкой популярности и славе его носителя. Всемирная «доска почета» полностью сменила свой вид. Значительную её часть заняли спортсмены, спортивные клубы и бренды спортивных товаров.

Спорт вступил в центр внимания массовой публики в начале ХХ века. До того, на протяжении XIX столетия, гимнастические упражнения и спортивные игры внедрялись, в основном, в школьную практику – для целей воспитания и развития полезных двигательных навыков учащихся. Считалось, кроме того, что рабочим спортивные занятия помогут в физической и психической компенсации их однообразного труда и социального неравенства. Лишь во вторую очередь спорт рассматривался как средство развлечения.

Разработкой методики упражнений и обоснованием их пользы занимались педагоги-исследователи. Если предложенные ими системы имели успех, то приверженцы и последователи делали авторов соответствующих книг, систем и тренингов знаменитыми. Например, с именем Томаса Арнольда, директора в 1828–1842 гг. английского колледжа Регби (Rugby), связывали распространение в Европе идеи физического воспитания молодежи в спортивном духе. Арнольд способствовал созданию студенческих спортивных команд, организованных на основе самоуправления, с регулярными соревнованиям между ними. Томас Арнольд прославился, а студенческое спортивное движение получило название «арнольдизм». Другой пример. Швед Пер Линг в 1834 году выпустил книгу «Общие основания гимнастики», в которой изложил систему гимнастики, впоследствии широко известную и названную «шведской». В истории физической культуры XIX века сложились несколько известных учебно-гимнастических систем и методов, составивших славу их изобретателей.

Важное отличие «классического» спорта от современного состояло в том, что в XIX веке он был ориентирован на тех, кто занимается спортом, самих спортсменов, а не на зрителей (не без исключений, конечно). Широкой и влиятельной спортивной публики – «болельщиков» – тогда еще не было. И применительно к спортсменам не было еще понятия «выступление». Спорт был занятием, но не был представлением для публики, зрелищем.

Присутствие «публики», т.е. группы наблюдателей, отделенных от действия «барьером неучастия», может служить определяющим признаком для самого широкого круга событий, объединяемых понятием «зрелище». В чистом виде, это, конечно, различные виды театра. Но к ним можно прибавить также (театрализованные!) публичные казни и другие площадные наказания минувших веков, цирковые представления, плац-парады и парадные выезды властвующих персон, а в наше время телевидение, кино и спортивные зрелища.

Превращение спортивных состязаний в систему массовых зрелищ происходило на протяжении последней трети XIX века. Волна увлечения спортом охватила тогда весь мир. «Если приблизительно в 1850 году за пределами Англии существовало лишь несколько дюжин спортивных клубов, то в 1860-х годах — за исключением Африки — уже почти не было такой страны, где бы ни пустила корни какая-нибудь форма современной спортивной деятельности», – пишет историк спорта Ласло Кун. Во второй половине XIX века в большинстве европейских стран возникают и множатся спортивные ассоциации различного уровня. В 1896 году учреждаются международные Олимпийские игры (Россия участвует в них с 1912 года). В конце 1890-х годов общенациональные спортивные ассоциации появляются во Франции, Италии, Германии. Кун приводит список полутора десятков международных спортивных федераций, созданных в период от 1880 до Первой мировой войны, которые в свою очередь объединяли ранее созданные национальные и профессиональные спортивные союзы по обе стороны Атлантики. Понятно: с ростом числа людей, увлекавшихся спортом, появилась нужда в формулировании и соблюдении правил, в стандартизации учета спортивных результатов, в организации турниров и т.п.

Но остается ещё вопрос о причинах этих значительных и быстрых перемен, в результате которых разнообразная практика физических упражнений переросла в то, что Л. Кун в приведенном выше фрагменте назвал «современной спортивной деятельностью».

II. Нужда в зрелищах

Последняя треть XIX века была временем фундаментальных изменений не только в спорте, во всех сторонах городской жизни Европы и Америки – в области промышленности, торговли и финансов, в области политики, социальной психологии, развлечений и искусства. Эти изменения принято описывать как урбанизацию (рост городов и их значимости), которая повлекла за собой формирование городской массовой культуры. Оказалось, что направление этих изменений, совпало с возможностями, которые были заложены в самой природе спортивного состязания.

В итоге спорт – в его современном виде – стал важной частью современной массовой культуры.

Употребление понятия «массовая культура» всё ещё требует уточнений. Термин культура указывает на корпус фундаментальных представлений, от которых зависит мотивация наиболее значимых в данном обществе целеполаганий и деятельностей. А слово «массовая» – на свойство этих представлений быть общедоступными – простыми, привычными, самоочевидными для большинства. Поскольку термин «массовая культура» закрепился за культурой индустриальных городов XIX-XX вв., то речь идет о такой «общедоступности», которая отвечает специфическому опыту и потребностям этих горожан. А именно, о таких «фундаментальных представлениях» о мире и человеке в нем, которые в силу их особых свойств могли легко воспроизводятся сознанием данного круга людей.

Речь идет о горожанах первого поколения, которые мигрировали в индустриальные города Америки и Европы последней трети XIX – нач. ХХ вв. из сельских мест, либо – в случаях Америки или Австралии – и из других стран, и составляли в них до 30-50% населения. Эти новые жители, порвавшие с привычной культурной средой, испытывали глубокие перемены не только условий, но самих принципов жизни. Они сталкивались, например. с обезличиванием, растворением человека из деревни, устроившегося на работу в городе, среди незнакомых ему людей, с необходимостью отказаться от традиционной – в пользу рационально организованной – повседневной жизни, с циклическим разделением времени на периоды длительного изнуряющего труда и сравнительно краткого досуга, в течение которого нужно было восстановить силы и эмоциональное равновесие. В сущности, этим новыми жителям больших городов приходилось заново выстраивать весь контекст своих человеческих отношений – осознавать и утверждать групповую принадлежность (например, к религии, нации, к рабочему или среднему классу) и свою личностную и социальную идентичность (самоопределяться) в условиях фрагментированных – разделением труда и высокой социальной мобильностью – социальных связей. Наконец, новый, индустриальный образ жизни впервые в истории опирался на повсеместную анонимность обменов (трудом и товарами), стандартизацию условий и услуг, вкусов и взглядов, и переносил акцент на психофизиологические особенности индивидов: их выносливость, психологическую устойчивость, способность рисковать в конкурентной борьбе.

Новая жизненная практика требовала новых репрезентаций. «Крестьяне, поселившиеся в больших городах в качестве пролетариев и мелкой буржуазии, научились читать и писать ради повышения собственной эффективности, но не обрели досуга и комфорта, необходимых для наслаждения традиционной городской культурой, – писал американский теоретик искусства Клемент Гринберг (Greenberg). – Теряя, тем не менее, вкус к народной культуре, почвой которой была сельская местность и сельская жизнь, и, в то же самое время, открывая для себя новую способность скучать, новые городские массы стали оказывать давление на общество, требуя, чтобы их обеспечили своеобразной культурой, пригодной для потребления». Переход, о котором писал Гринберг, заключался в утрате бывшими жителями сельской местности традиционного образа жизни. От её ритуальных регуляторов сохранилась лишь одна функция, «пригодная для употребления» – развлечение. Ответом на этот запрос времени стало создание рынка развлечений, в том числе трансформация классического искусства, постепенно приведенного к нуждам новой публики, для которой достигнутая в нем в XIX веке психологическая и философская сложность понимания мира представлялась и ложной, и бесполезной одновременно.

В статье берлинского профессора Винфрида Флюка (Fluck) «Американизация современной культуры» читаем: «возникает литература для масс, оперирующая нехитрыми и притом повторяющимися формулами. Ее эффектность и успех обусловлены радикальным опрощением сюжета, контекста действия и характеров. Особенно примечателен, фактически, полный практический отказ от психологизма. Возникновение формульной литературы ведет к дальнейшему снижению уровня знаний и образования, необходимых для восприятия культуры». И далее: «Эта новая популярная культура делает ставку на перформанс и зрелище, как таковые, не предполагая каких-либо отвлеченных, например, дидактических или жизнеописательных целей. Она обещает шоу (зрелище), в этом полагая свое единственное оправдание». Главное в шоу – это «чувственное и психологическое удовлетворение, переживаемое здесь и сейчас».

«Рождение новой культуры развлечений, – заключает автор статьи, – может считаться водоразделом в культурной истории, так как оно знаменует окончательный переход от культуры печатного слова к культуре зрелища».

В этой новой культуре «модерный» спорт выдвинулся на место центрального и наиболее ценного института.

Спортивное соревнование – это шоу в чистом виде. Оно обладает одним и тем же, бесконечно варьируемым «формульным» сюжетом, полагает в себе «свое единственное оправдание», сосредоточено на действии, рождает «чувственное и психологическое удовлетворение, переживаемое здесь и сейчас». Привлекательность зрелищ, включая спортивные, состоит в том, что их главным сюжетом является пороговая ситуация. «Тема жизни и смерти в зрелищности может выступить не только под углом зрения насилия, но и риска, азарта: экстремальный спорт, разнообразные трюки, а также сцены секса, любви», – отмечает современный исследователь.

На грани XIX-XX веков была открыта способность спорта публично демонстрировать конкурентность (состязательность) – одно из фундаментальных представлений, от которого в буржуазном обществе зависит мотивация «наиболее значимых целеполаганий и деятельностей». С другой стороны, переживание спортивного состязания как зрелища способствовало наглядной агломерации на трибунах множества людей, предлагая общедоступный признак групповой идентичности (публика, «болельщики»), типичный для массового общества. «Спорт как система воплотил в себе идеи и черты укоренившего его общества. И наоборот: спортивное отношение к себе и другим, метафорику соревнования, рекордов, рейтингов стало теперь возможным переносить на внеспортивную реальность, поведение в сферах современной политики, бизнеса, искусства».

III. Любимец публики

Когда спорт вознесся в культуре, он смог вознести своих героев. Становясь массовым зрелищем, «модерный» спорт формировал образ популярного солиста-спортсмена по аналогии с уже существовавшими «любимцами публики»: премьером – в театре, солистом – в концерте, звездой – в цирке. На общественную сцену ненадолго вышел спортсмен-солист, выступающий от собственного имени, а не от имени какой-либо институции, на свой страх и риск, вкладывая собственные деньги, талант и отвагу. Денег могло и не хватить. Но те, кому хватало денег и энтузиазма, представали перед зрителями как личности исключительные, одаренные необыкновенным честолюбием, моральной и физической способностью к публичной борьбе и победе.

Взять хотя бы истории двоих из чемпионов первых (новых) 1896 года олимпийских игр в Афинах. Австралиец Эдвин Флэк (Flack), проходивший тогда практику в солидной бухгалтерской фирме Лондона, съездил на олимпиаду тайком от начальства. Вернувшись победителем забегов на 800 и 1500 метров, он был немало встревожен вызовом «на ковер». Но всё обошлось: босс поздравил и в качестве премии пригласил провести неделю в его загородном доме. Американец, Роберт Гаррет (Garrett), привез с Первой олимпиады две золотые и две серебряные медали. Самой впечатляющей была его победа в метании диска – классической олимпийской дисциплине. Способный студент-спортсмен прислушался к совету своего принстонского профессора попробовать заняться метанием диска. Проконсультировавшись со специалистами-античниками, Роберт заказал кузнецу диск, который получился весом около 14 кг. Домашние тренировки с таким тяжелым снарядом скоро прекратились. Но в Афинах спортсмен узнал, что реально используемый диск весит всего около 2 кг, и принял участие в метаниях. Две попытки были настолько неудачными, что развеселили публику. Третья оказалась рекордной (9 м 15 см). Между прочим, Гаррет сам оплачивал это неблизкое путешествие для себя и еще трех своих одноклассников.

В истории российского спорта сохранилось имя гениального одиночки одессита Сергея Уточкина. Это был настоящий спортсмен-любитель, для которого неодолимой привлекательностью обладала сама по себе борьба и победа. «Хочу летать, бросать вызов природе, – писал он в 1911 году. – Инстинкт борьбы, владеющий всем живым, увлекает меня на этот бой, для одного меня лишь опасный, бескровный для других». И эта страсть, живая в человеке всесторонне одаренном, неотразимо влекла к себе почти всех, кто с ним соприкасался.

Сергей Уточкин был в самом исходном смысле любитель спорта. Любого. Спорта вообще. «Уточкина знает весь город, знают, что он знаменитый гонщик, спортсмен. Он первоклассный пловец, яхтсмен, футболист, конькобежец, аэронавт, легко опускается в скафандре на дно моря. Превосходный игрок во все игры. Всюду, где нужны выдержка, сила, ловкость, глазомер - Уточкин в первых рядах. Его исключительный талант поражал, радовал всех заражал подражанием», – писал в 1909 году хорошо знавший Уточкина живописец и художественный критик Пётр Нилус.[ СУ,80]

Через полвека об этом человеке счел нужным вспомнить Валентин Катаев: «Уточкин был вообще прирожденный спортсмен во всех областях, был не только авиатором, но также яхтсменом, конькобежцем, борцом, прыгуном с высоты в море, ныряльщиком, стрелком из пистолета, бегуном, даже, кажется, боксером и неоднократно поднимался на воздушном шаре». И дальше: «Однако во всех областях спорта он никогда не достигал совершенства и мог считаться скорее талантливым и бесстрашным дилетантом, чем настоящим профессионалом. Единственный вид спорта, в котором он был действительно гениален, - это велосипедные гонки. Велосипед был его стихией. Не было в мире равного ему на треке. Лучшие велосипедисты мира пытались состязаться с ним, но никогда ни одному не удалось обставить нашего Сережу».[ СУ,87] Последние слова многого стоят. «Наш Серёжа» означает всеобщую любовь публики и безоговорочную славу её победителя. Нижеследующий фрагмент из Катаева дает редкий по полноте образ еще нового в начале ХХ века массового спорта как зрелища.

«Между красивым белым зданием третьей гимназии и Александровским парком находился большой городской пустырь, половину которого занимал обнесенный со всех сторон высоким забором так называемый циклодром, то есть особое эллипсообразное деревянное сооружение - трек, где происходили велосипедные и мотоциклетные гонки. Это было, пожалуй, самое популярное зрелище в городе. Тысячи обывателей изо всех классов общества заполняли циклодром в дни великих гандикапов, и Успенская улица, ведущая из глубины города к этому ристалищу, была покрыта клубами пыли от проезжающих извозчиков, карет и даже автомобилей, тех первых механических экипажей, похожих на извозчичьи дрожки, но без лошади, с маленьким красным радиатором, медными фонарями впереди и сигнальным рожком с гуттаперчевой грушей вроде тех гуттаперчевых груш, которые употреблялись для клизм. Пыль поднимали также пешеходы, идущие на циклодром с рабочих окраин и слободок, целыми семьями со стариками и детьми, неся котелки с закуской и бутылки пресной воды». И немного дальше: «Богатые люди занимали лучшие места в первых рядах, против главной дорожки у самого финиша, обозначенного толстой белой чертой. Люди менее денежные обычно занимали места возле старта, остальные наполняли деревянные трибуны, чем выше, тем дешевле, самые неимущие - мальчики, мастеровые, заводские рабочие, рыбаки - покупали входные билеты и сами себе отыскивали ненумерованные места где бог пошлет, чаще всего на самой верхотуре, с боков, над крутыми, почти отвесными решетчатыми виражами трека, сколоченными из реек лучшего корабельного леса, что делало их несколько похожими на палубу яхты.

Помню день великого состязания между тремя лучшими гонщиками мира: Бадером, Уточкиным и Макдональдом». [СУ, 86,87]

Отметим здесь три момента. Во-первых, описанное спортивное событие – массовое, оно втягивает в себя все слои населения. В начале ХХ века массовые спортивные события были еще не привычными, и современникам они запоминаются надолго. Во-вторых, заметим, тогдашняя публика понимала это состязание как «великое». В-третьих, только «великое» соревнование может сделать его победителя «великим» спортсменом.

Уточкин всю жизнь занимался спортом, но был ли он спортсменом – даже в велосипедном спорте? В современном, профессиональном смысле, конечно, нет. Он жаждал победы, а не результата, он искал драмы, а не славы, он получал и тратил деньги, но не ими осмысливал свою спортивную деятельность. В спорте он был артистом, он хотел видеть в своей спортивной борьбе высокий человеческий смысл. Он хотел быть лидером. Когда появились самолеты, он поехал в Париж, чтобы приобрести навыки пилотирования, привез с собой моторы, на собственные деньги построил аэроплан. И начал совершать показательные полеты (один и с пассажирами). Теперь это называется авиа-шоу. Тысячи людей в разных городах (Уточкин показывался не только в 77 городах России, но и в Греции, и летал над пирамидами в Египте) видели в его полете первый очевидный признак наступившего нового века. Он был их проводником в новейшее время.

Уточкин разбился во время перелета Москва-Петербург летом 1911 года. Оставшись без самолета, с подорванным здоровьем, он так и не нашел нового способа жизни и умер в нищете в начале 1916 года. Мировая война была тогда в самом своем разгаре. В ходе войны происходило становление совершенно новых социальных механизмов общества, экономики, государственности. Полностью, они проявились в следующие десятилетия. Но уже Уточкин чувствовал и говорил, что времена одиночек ушли. В самом деле: наступили времена институций, когда решения принимает не человек, а чиновник – от имени и ради государства, министерства, учреждения. Уточкину там места не нашлось.

После первой мировой войны спорт радикально изменился. Массовый спорт в СССР спорт стал предметом государственного интереса, заботы и обеспечения. Советский спортсмен всегда соревновался «от имени» своего государства, или его институтов – правительства, спортивных обществ, учреждений, профсоюзов, прессы и т.п. Вне страны Советов спорт стал частью массовой коммерческой культуры. После Первой мировой войны вне зависимости от воли тех или иных его участников – спортсменов, тренеров, организаторов соревнований, спорт принял современный облик массовой индустрии зрелищ. В ней для спортсменов-солистов, вроде тех, кто самостоятельно выступал на первых олимпиадах, места не осталось. Сольный эпизод закончился. Грянуло tutti .